кто был склонен к ужасающим самоповреждениям, как и Памела. Это были вовсе не заурядные мелкие порезы и царапины, которые человек наносит сам себе, чтобы выпустить раздражение – с такими имели дело в основной тюрьме. Здесь держали тех, кто всерьез рисковал погибнуть или причинить себе тяжелое увечье. Медсанчасть была предназначена для лечения и наблюдения – здесь работали обычные медсестры и приходящие врачи и имелось клиническое оборудование, в отличие от отделения сегрегации, которое было предназначено для наказания. Тем не менее между ними было и бросающееся в глаза сходство – одинаковые широкие пустые коридоры, одинаковые моргающие ленточные светодиодные лампы, одинаковая потусторонняя тишина, от которой даже звук шагов казался оглушительным.
Естественно, многие пациентки, которые там находились, принадлежали к числу самых беспокойных во всей тюрьме и потенциально были самыми опасными. Как и в отделении сегрегации, им разрешалось выйти из камеры только в сопровождении двух, а иногда и трех охранниц. Поскольку персонала обычно не хватает, это означает, что почти все время заключенные находятся под замком. Совсем не так, как в главных крыльях: в тюрьме, где я работал, женщин всячески привлекали к учебе и работе (в кафе, в саду, даже в колл-центре, расположенном на территории).
Когда я впервые заглянул в медсанчасть, а это было в 2017 году, в первую неделю моей работы в тюрьме, в нос мне ударил резкий запах моющего средства. Впоследствии я узнал, что «грязные протесты» были не редкостью и некоторые заключенные отказывались мыться. Кроме того, заключенная, которая мыла пол, показалась мне очень знакомой. Она была маленькая, с бледным мышиным личиком и бегающим смущенным взглядом серо-голубых глаз. Когда я проходил мимо, она улыбнулась. До жути знакомая. За ленчем я порылся в памяти. Я ее уже обследовал, но где? Потом коллега подсказал, что я, наверное, читал о ней в газетах. Это была Мэйрид Филпотт, которая в 2013 году была арестована за непредумышленное убийство своих шестерых детей у себя дома в Дерби в результате поджога, который Мэйрид учинила в сговоре со своим злодеем-мужем Майком, посчитав, что так можно получить от государства более просторное жилье.
Я занимался лечением и поддержкой больных при преднамеренном самоповреждении и после попыток суицида с тех самых пор, когда решил специализироваться по психиатрии в медицинской школе. Оценка риска у тех, кто может навредить себе, для психиатра то же самое, что увиливание от вопросов для политика или уклонение от налогов для миллионера. Но когда я увидел непосредственные кровавые последствия таких поступков в тюрьме, я словно прозрел. Я уже знал, что тяжесть самоповреждений может быть очень разной. Большинство заключенных царапали и резали себя лишь поверхностно, так что можно было обойтись даже без пластыря. Иногда они так выпускали раздражение, а в иногда – увы, в некоторых учреждениях такое бывает – в отчаянной попытке продвинуться вперед в бесконечной очереди к специалистам по охране психического здоровья. А еще была Памела. До заключения она повсюду носила с собой острый канцелярский нож и по меньшей мере трижды вспарывала себе руку или бедро так глубоко, что требовались переливания крови и пластические операции. Более того, она попала в тюрьму именно за то, что размахивала тем самым ножом, – как-то это несправедливо, ведь она, по-видимому, не хотела вредить никому, кроме себя. Подозреваю, что она своими фокусами просто довела хозяев хостела, где жила, до белого каления, и они вызвали полицию.
Пограничное расстройство личности у Памелы наградило ее проклятиями эмоциональной нестабильности, неуместных вспышек гнева, импульсивности и постоянных перепадов настроения. Кроме того, оно привело к бурным ссорам не только с близкими знакомыми, но и с огромным количеством чужих людей. А расстройство обучения означало, что Памела не могла ни переварить, ни выразить недовольство здоровым образом. Это зелье было смертоносным само по себе, но, по-моему, целая жизнь, прожитая в небрежении, подлила масла в огонь. Все началось с родительской семьи, которая еще в раннем детстве отдала ее на усыновление, но и общество приложило руку. Мужчины морочили ей голову обещаниями дружбы и использовали для секса. Виновны были и службы охраны психического здоровья: когда Памела попадала в отделение экстренной медицинской помощи, ей давали от ворот поворот со словами, что ее симптомы «вторичны по отношению к социальным вопросам» (это такой шифр, который специалисты по охране психического здоровья применяют, когда хотят сказать «Уйди, мы не можем тебе помочь»). Иногда медицинские службы все же смягчались и госпитализировали Памелу, но в долгосрочной перспективе не могли для нее ничего сделать и держали ее всего несколько дней, пока кризис не минует (обычно дело было в ссоре с матерью или токсичным любовником, который то появлялся, то исчезал). Кроме того, Памела сожгла за собой мосты в нескольких психиатрических отделениях своими ребяческими выходками – она то пыталась сбежать, то обкрадывала других больных, а иногда протаскивала в больницу вино и каннабис, чтобы устроить маленький ночной праздник. От этого устроить ее на лечение становилось еще более сложной задачей. Медсестры не хотели иметь с ней дело. Это, скорее всего, усугубляло у Памелы и чувство отверженности, и комплекс неполноценности.
Пограничное расстройство личности вообще печально знаменито тем, что плохо поддается лечению, однако в случае Памелы с ее сниженными когнитивными способностями, а главное, с ее нежеланием участвовать в терапии, задача становилась практически невыполнимой. В нашей медсанчасти она использовала все доступные средства, чтобы нанести себе травму, причем проявляла изобретательность, которая поразила бы даже команду А. Понятно, что из ее камеры были убраны все острые предметы. Она как-то умудрялась вспарывать себе руки и ноги пластиковыми столовыми приборами и даже карандашами. Когда ее зашивали, Памела зубами перегрызала швы, а один раз втерла в раны воду из унитаза, чтобы они воспалились. Триггерами для подобных поступков были, в частности, случаи, когда кто-то ей возражал или устанавливал границы или когда ей отказывали в привилегиях, например, не разрешили посещать занятия по декоративно-прикладному искусству в терапевтическом блоке главной части тюрьмы (это сделали потому, что другие заключенные обижали Памелу), а еще – запрещали телефонные разговоры с матерью, до того придирчивой, что хотелось послать ее к черту. Памела постоянно злила и раздражала персонал непрерывными требованиями и оскорблениями:
– Прогоните эту вонючую безмозглую свинью от телефона. Сейчас моя очередь. Моему мужчине нужно послушать мой нежный голос. Он меня любит! – вспоминается одна ее реплика. Поскольку интеллект у нее был снижен, я не понимал, в какой среде она росла, чтобы нахвататься таких слов и установок. А резкие ответы персонала вызывали новые приступы самоповреждений. Один раз меня вызвали с совещания: Памела
