“Вѣчно юной феи легендъ!..”, сказалъ я себѣ. А Сильвiя уже разстегнула свое ситцевое платье, и оно упало къ ея ногамъ. Тяжелое платье старой бабушки [sic! – А. К.] превосходно подошло къ тонкой талiи Сильвiи.
“О! гладкiе рукава, какъ это смѣшно!” говорила она, пока я застегивалъ ей платье. Обшитые кружевами обшлага восхитительно открывали ея голыя руки, шея выделялась, какъ въ рамкѣ корсажа изъ желтоватаго тюля съ полинялыми лентами, который когда-то только слегка прикрывалъ исчезнувшiя прелести бабушки [sic! – А. К.]. “Ну, торопитесь же! Неужели вы не умѣете застегивать платье?” говорила мне Сильвiя. У нея былъ видъ деревенской невѣсты Грёза… “Нужно бы пудры”, сказалъ я. “Мы сейчас ее найдемъ”. Она снова стала рыться въ ящикахъ. “О, какiя богатства! Какъ это прекрасно пахнетъ, какъ это блеститъ, какъ это отливаетъ живымъ цветомъ!” Два перламутровыхъ, немного сломанныхъ веера, китайскiя пудренницы, янтарное ожерелье и тысяча простыхъ украшений, между которыми блестѣли двѣ маленькiя бѣлыя туфли съ пряжками, украшенными ирландскими алмазами. “О! я хочу ихъ надѣть, – воскликнула Сильвiя, – только мнѣ надо найти вышитые чулки!”
Минуту спустя мы уже развертывали тонкiе розовые чулки съ зелеными вышивками; но голосъ бабушки [sic! – А. К.], сопровождаемый стукомъ сковороды, внезапно вернулъ насъ къ дѣйствительности. “Уходите скорѣе!” сказала Сильвiя, и что я ни пытался говорить, она не позволила мнѣ помочь ей надѣть туфли» (фр., Уренiусъ).]
Вот как я перевел эту страницу (опять же выделяю жирным шрифтом места, достойные обсуждения):
La seguii, salendo rapido la scala di legno che portava alia camera. – О beata giovinezza, о vecchiezza benedetta! – chi avrebbe dunque pensato a offuscare la purezza di un primo amore in quel santuario di ricordi fedeli? II ritratto di un giovane del buon tempo antico sorrideva con gli occhi neri e la bocca rosea, in una cornice ovale dorata, appesa al capezzale del letto di campagna. Portava l’uniforme di guardiacaccia della casa dei Condé; il suo attegiamento piuttosto marziale, il volto roseo e affabile, la fronte pura sotto i capelli incipriati, ravvivavano quel pastello, forse mediocre, con tutte le grazie della giovinezza e della semplicità. Qualche modesto artista invitato alle cacce principesche s’era ingegnato a ritrattarlo come meglio poteva, insieme alia sua giovane sposa, che appariva in un altro medaglione, maliziosa e incantevole, slanciata del suo corsetto dalla vasta scollatura serrata a vespa da grandi nastri, col visetto proteso come a provocare un uccellino che teneva sul dito. Ed era bene la stessa buona vecchia che stava cucinando laggiù, curva sul focolare. II che mi faceva pensare alle fate dei Funamboli quando nascondono, sotto la loro maschera grinzosa, un volto seducente, che mostrano solo all’ultimo atto, all’apparire del tempio dell’Amore con il sole che ruota irradiando i suoi magici fuochi. «О cara zia, eclamai, come eravate carina! – E io allora?» disse Sylvie, che era riuscita ad aprire l’agognato cassetto.
Vi aveva trovato una gran veste in taffettà fiammato, che cangiava colore a ogni fruscio delle sue pieghe. «Voglio vedere se mi va bene, disse. Ah, avrò certo l’aspetto di una vecchia fata!»
«La fata eternamente giovane delle legende!..»mi dissi. – E già Sylvie aveva slacciato il suo abito di cotonina sfilandolo sino ai piedi. La veste contuosa della vecchia zia si adattò perfettamente alla figura sottile di Sylvie, che mi chiese di allacciargliela. «Oh, come cadono male, le spalle senza sbuffo!» E tuttavia la corta merlettatura svasata di quelle maniche metteva mirabilmente in mostra le sue braccia nude, il seno risaltava nel castо corsetto dai tulle ingialliti, dai nastri sbiaditi, che aveva fasciato ben poche volte le grazie ormai svanite della zia. «Ma andiamo! Non sapete allacciare una veste?» mi diceva Sylvie. Sembrava la fidanzata di paese di Greuze. «Ci vorrebbe della cipria, dissi. – La troveremo». Curiosò di nuovo nei cassetti. Che meraviglie! Come tutto sapeva di buono, come brillava e gattegiava di colori vivaci quella cianfrusaglia! Due ventagli di madreperla un poco rovinati, delle scatole di porcellana dai motivi cinesi, una collana d’ambra e mille fronzoli, tra cui brillavano due scarpini di lana bianca con fibbie incrostate di diamantini di Irlanda. «Voglio proprio metterli, disse Sylvie, se appena trovo le calze ricamate!»
Un istante dopo srotolammo delle calze di un color rosa tenero, trapunte di verde alla caviglia, ma la voce della zia, accompagnata dallo sfrigolio della padella, ci ricondusse subito alla realtà. «Scendete subito!» disse Sylvie, e per quanto insistessi, non mi permise di aiutarla a calzarsi. (Eco)
[† Я последовал за ней, быстро поднимаясь по деревянной лестнице, ведущей в комнату. – О блаженная юность, о старость благословенная! – кому в голову пришло бы омрачить чистоту первой любви в этом святилище верных воспоминаний? На портрете, заключенном в позолоченную овальную раму и подвешенном над простой деревенской кроватью, улыбался черными глазами и алым ртом юноша из доброго старого времени. Он был в егерском мундире дома Кондé; его несколько воинственная поза, розовое приветливое лицо, чистый лоб под напудренными волосами оживляли эту пастель – возможно, посредственную – всем обаянием молодости и простосердечия. Какой-нибудь скромный художник, приглашенный на княжескую охоту, постарался написать его сколь возможно лучше, как и его молодую жену, изображенную на другом овальном портрете: лукавую и очаровательную, стройную в корсете с широким вырезом, затягивающемся к талии большими бантами; повернув личико, она словно поддразнивала птичку, сидевшую у нее на пальце. А ведь это была та самая добрая старушка, которая стряпала сейчас внизу, сгорбившись над очагом. Это напомнило мне фей из «Фунамболи», которые прячут под морщинистой маской прельстительное лицо и показывают его лишь в последнем акте, при появлении храма Амура со вращающимся солнцем, разбрасывающим вокруг бенгальские огни. «Ох, тетушка, воскликнул я, как Вы были хороши!» – «А я разве хуже?» спросила Сильвия, которой удалось, наконец, отпереть вожделенный ящик. Там она обнаружила длинное платье из пламенистой тафты, отливавшее разными цветами при каждом шорохе своих складок. «Попробую, пойдет ли оно мне, сказала она. Ах, наверное, в нем я буду похожа на старую фею!»
«На вечно юную сказочную фею», подумал я. – И вот уже Сильвия расстегнула свое ситцевое платьице, и оно ниспало к ее ногам. Роскошное платье тетушки прекрасно подошло к тоненькой фигуре Сильвии, приказавшей мне застегнуть его. «Ох, как они некрасиво спадают, и плечи без буфов!» На самом же деле короткая кружевная обшивка этих рукавов раструбом восхитительно выставляла напоказ ее голые руки, грудь обрамлял строгий корсет, отделанный пожелтевшим тюлем и полинявшими бантами, так недолго облегавший увядшие ныне прелести тетушки. «Ну, давайте же! Не можете платье застегнуть?» повторяла Сильвия. Вид у нее был как у деревенской невесты с картины Грёза. «Надо бы пудры», сказал я. – «Сейчас найдем». Она снова начала рыться в ящиках. Какие сокровища! Как все это приятно пахло, как блестели и переливались яркими цветами эти безделушки! Два слегка надтреснутых перламутровых веера, фарфоровые шкатулки с рисунками в китайской манере, янтарное ожерелье, тысячи украшений, среди которых выделялась пара туфелек из белой шерсти с застежками, инкрустированными ирландскими бриллиантами. «Надену их, молвила Сильвия, если найду вышитые чулки!»
Минуту спустя мы уже развертывали нежно-розовые чулки, на лодыжках вышитые зеленым, но голос тетушки, сопровождаемый шкворчаньем сковородки, мигом вернул нас к действительности. «Скорее идите вниз!» скомандовала Сильвия и, как я ни настаивал, не позволила мне помочь ей обуться. (ит., Эко)]
* * *
Встретившись с подобным текстом, переводчик должен действовать как режиссер, собирающийся снять по этой новелле фильм. Но ему нельзя прибегать ни к изображениям, ни к подробным описаниям; кроме того, он должен соблюдать ритм повествования, поскольку описательные задержки могут оказаться гибельными.
В новелле тетушка в свои юные годы появляется élaпсéе dans son corsage ouvert à échelle de rubans. Что это значит? Различные итальянские переводчики предлагают такие варианты: «открытый спереди лиф с бантами крест-накрест», «лиф с зигзагообразными бантами», «открытый лиф с бантами крест-накрест спереди», «открытая кофта с лесенкой из бантов», «открытый лиф с лесенкой из бантов», «открытый корсет под лесенкой из бантов», «открытый корсет с бантами лесенкой», «открытый лиф с воланчиками из бантов», «открытый корсет с лесенкой из бантов», «открытый зашнурованный лиф с бантами крест-накрест спереди».
На английский Галеви перевел так: «привлекательна и гибка в открытом корсаже, пересеченном лентами» (attractive and lissom in her open corsage crossed with ribbons), Олдингтон: «стройна в открытом корсете с лентами поперек» (slender in her open corset with its crossed ribbons), Сибурт: «стройна в открытом лифе, отделанном лентами» (slender in her open bodice laced with ribbons). Но буквально здесь не говорится ни о рубашке, ни о лифе; и, возможно, английское «лиф» (bodice) тоже не вполне удовлетворительно. Во всяком случае, непонятно, как именно открывается это одеяние, и никто не знает, что такое лесенка из бантов и банты крест-накрест.
Так вот, corsage à échelle de rubans – это корсет с глубоким вырезом, по крайней мере до начала подъема грудей, который затягивается до самой талии посредством ряда уменьшающихся по величине узлов. Его можно увидеть, например, на портрете мадам де Помпадур кисти Буше. Этот корсет, несомненно, кокетлив и изящен, он щедро показывает грудь и утончается книзу, образуя соблазнительную линию талии, – и это самое важное. Поэтому я предпочел перевести так: «корсет с широким вырезом, затягивающийся к талии большими бантами»; а то, что банты располагаются лесенкой, должно быть ясно из того факта, что вырез корсета постепенно сужается к талии.
