Ироническая отсылка имеет отношение к тому факту, что в тексте можно обнаружить не два, а четыре различных уровня прочтения, а именно буквальный, моральный, аллегорический и анагогический, как учит нас вся библейская герменевтика. У многих текстов есть два уровня смысла, и достаточно подумать о моральном смысле евангельских притч или же басен: неискушенный читатель может прочесть басню Федра о волке и ягненке как простой рассказ о споре между животными, но было бы чрезвычайно сложно не обратить внимание на некий общезначимый смысл, скрытый между строк, и тот, кто окажется неспособен на это, утратит самый важный смысл этой нравоучительной истории.
Напротив, случаи интертекстуальной отсылки – совсем иные, и именно поэтому они характерны для форм такой литературы, которая, даже будучи ученой, может стяжать и широкий успех: текст могут читать, наслаждаясь им наивно, не улавливая интертекстуальных отсылок, или же читать его могут, полностью эти отсылки осознавая (и со вкусом за ними охотясь).
В качестве самого крайнего примера предположим, что нам нужно прочесть «Дон Кихота», заново написанного Пьером Менаром. Как воображает Борхес, Менару удается не скопировать текст Сервантеса, а заново обрести его, слово в слово, но лишь заранее предупрежденный читатель в состоянии понять, каким образом фразы Менара, написанные сегодня, обретают новое значение, отличное от того, которое они имели в XVII в., и только тогда станет явной ирония текста Менара. И все же тот, кто никогда не слышал о Сервантесе, смог бы получить удовольствие от истории, в конечном счете исполненной страсти, от череды ироикомических приключений, смак которых ощущается даже сквозь тот не самый современный язык, на котором они написаны.
Что нужно было бы делать переводчику в том странном случае, если бы ему предстояло переводить «Дон Кихота» Менара на какой-нибудь другой язык? Парадокс за парадокс: ему нужно было бы определить, какой из переводов романа Сервантеса на его родной язык является самым известным, и скопировать его буква в букву.
Таким образом, практика перевода дает хороший пробный камень, позволяющий опознать присутствие в тексте интертекстуальной отсылки: она налицо, когда переводчик чувствует себя обязанным внятно передать на своем языке источник оригинального текста.
Вспомним, что́ произошло, когда Диоталлеви сделал замечание об изгороди из стихотворения Леопарди. Переводчикам пришлось отождествить интертекстуальную цитату и принять решение о том, как сделать ее очевидной для своих читателей (в этом случае даже меняя источник цитаты). Иначе интертекстуальная отсылка пропала бы. Но эта задача не имеет отношения к переводчикам Федра, которые должны попросту перевести эту историю (пусть даже буквально), а дальше будет зависеть от читателя, уловит он ее моральный смысл или не уловит.
9.1. Подсказать интертекст переводчику
Как автор романов, вовсю ведущих интертекстуальную перекличку, я всегда был рад, если читатель ухватит намек, подмигивание. Но даже если не обращаться к фигуре эмпирического читателя, всякий, кто уловил, скажем, в «Острове накануне» намеки на «Таинственный остров» Жюля Верна (например, задаваемый в начале вопрос: остров это или материк?), должен желать, чтобы и другие читатели тоже уловили в тексте это подмигивание. Здесь проблема переводчика такова: понять, что за вопросом «остров или материк?» кроется аллюзия на краткое изложение содержания, предваряющее 9-ю главу «Таинственного острова»; поэтому нужно дословно процитировать перевод Верна на язык переводчика. Что же до читателя, который не улавливает этой отсылки, то он будет вполне удовлетворен, узнав, что потерпевший кораблекрушение попросту задается столь драматическим вопросом.
Однако нужно, насколько возможно, осведомить своих переводчиков о таких аллюзиях, которые по той или иной причине могут ускользнуть от их внимания, и поэтому обычно я шлю им многостраничные примечания, проясняющие различные отсылки. Мало того, когда могу, я предлагаю им даже способ, благодаря которому эти отсылки могут стать внятными на их языке. Этот вопрос оказался особенно острым для такого романа, как «Маятник Фуко», где проблема интертекстуальной отсылки предстает в квадрате, поскольку не только я, как автор, прибегаю к скрытым цитатам, но то же самое постоянно делают с намерениями явно ироническими, и притом более откровенно, три персонажа: Бельбо, Казобон и Диоталлеви.
Например, в главе 11 один из файлов, написанных на компьютере Якопо Бельбо (который создает воображаемые миры, во многом интертекстуальные, чтобы преодолеть свой комплекс редактора, способного видеть жизнь, как и Диоталлеви, только через призму литературы), посвящен персонажу, который по-итальянски называется «Конопляный Джим»{♦ 122}. На его долю выпадает целый коллаж из стереотипных приключений (где вольно перетасовываются названия мест в Полинезии, в Зондском архипелаге и в других краях мира, куда литература помещала страсть и смерть под пальмами). В инструкции переводчикам говорилось, что Конопляный Джим должен носить имя, отсылающее к южным морям и прочим литературным раям (или адам), но это еще не значит, что итальянское имя можно перевести буквально: так, мне кажется, что по-английски «Конопляный Джим» (Hemp Jim) звучит плохо. Проблема была не в том, чтобы непременно упомянуть коноплю. Кроме конопли, Джим мог торговать кокосовыми орехами и зваться «Кокосовым Джимом» (Coconut Jim). Или Джимом Семи Морей. Должно было стать ясно, что этот персонаж – смесь Лорда Джима, Корто Мальтезе, Гогена, Стивенсона и Сэндерса с Реки{♦ 123}.
И вот по-французски Джим стал «Папайевым Джимом» (Jim de la Рарауе), по-английски – «Джимом Семи Морей» (Seven Seas Jim), по-испански – «Тростниковым Джимом» (Jim el del Сáñат), по-гречески – опять же «Конопляным» (О Tzim tes kánnabes), а по-немецки (с замечательной отсылкой к Курту Вайлю) – «Джимом из Сурабаи» (Surabaya-Jim){♦ 124}.
В 22-й главе комиссар полиции говорит: «Жизнь не так проста, как можно подумать по детективам»; «Я и сам догадывался об этом, – ответил, как в детективе, Бельбо»[171]*. Я известил переводчиков о том, что это выражение было типично для персонажа итальянского комикса (узнаваемого, по крайней мере, для читателей моего поколения, а возможно, и для самых образованных в следующем поколении), полицейского Чипа де Яковитти, отвечавшего так, когда ему сообщали что-нибудь совершенно банальное. Бельбо цитирует Яковитти. Я предложил английскому переводчику изменить референцию и вложить в уста Бельбо хотя бы такую фразу: «Элементарно, дорогой Ватсон». Не знаю, почему Билл Уивер не принял этого предложения (возможно, отсылка к Холмсу показалась ему слишком избитой) и ограничился словами «Полагаю, что нет» (I guess not). Мне не удается усмотреть в этом какую-нибудь отсылку к английской или американской литературе – но, возможно, это моя вина.
В «Острове накануне» название каждой главы лишь смутно намекает на то, что́ в ней будет происходить. В действительности я забавлялся, давая каждой главе название одной из книг XVII в. С моей стороны это был tour de force[172]**, вознагражденный лишь в самой малой степени, поскольку эту игру поняли только специалисты по той эпохе (да и то не все), и прежде всего – книжники-антиквары и библиофилы. Но этого мне оказалось достаточно, и я все равно был доволен. Иногда я задаюсь вопросом: не пишу ли я романы только для того, чтобы позволить себе эти отсылки, понятные лишь мне самому? Но при этом я чувствую себя художником, который расписывает узорчатую камчатную ткань и среди завитков, цветов и щитков помещает едва заметные начальные буквы имени своей возлюбленной. Если их не различит даже она, это не важно: ведь поступки, вдохновленные любовью, совершаются бескорыстно.
Однако я хотел, чтобы переводчики выявили эту игру на разных языках. Некоторые из заглавий цитированных произведений существовали не только в оригинале, но и в нескольких переводах. Например, глава, названная «Занимательная наука изящных умов той эпохи»[173]*, по-французски автоматически получала название La doctrine curieuse des beaux esprits de ce temps, поскольку так ее озаглавил автор, иезуит Франсуа Гарасс (Garasse, 1585–1631). То же и с главой «Искусство быть осмотрительным»*, где имеется в виду книга Бальтасара Грасиана-и-Моралеса (Gracian-yMorales, 1601–1658) «Карманный оракул и искусство благоразумия» (Oraculo Manual у Arte de Prudencia). Что касается «Неслыханных необычайностей»* Жака Гаффареля (Gaffarel, 1601–1678), то имелось как оригинальное французское заглавие (Curiosités inouyés), так и название первого английского перевода (Unheard-of Curiosities).
В других случаях я пользовался своими познаниями библиофила и каталогами, бывшими в моем распоряжении, чтобы предложить названия других книг аналогичного содержания. Так, для главы «Упованная наука долгот»*, заглавие которой отсылает к латиноязычной книге Жан-Батиста Морена (Morin, 1583–1656) Longitudinum Optata Scientia, переводчику на английский я предложил воспользоваться заглавием книги Дампьера{♦ 125} «Новое кругосветное путешествие» (A New Voyage Round the World), а в испанском переводе можно было извлечь из «Беседы собак» (Еl coloquio de los perros) Сервантеса аллюзию на поиски Punto Fijo[174]*.
