Его ни во что не ставили. Все. И те, что были в доме, и другие — с противоположной стороны.
Шварк-шварк-шварк.
Джеральдина Хеннесси. Та еще стерва. Он полагал, что ей можно доверять. Он, наверное, сошел с ума.
Шварк-шварк-шварк.
Никому нельзя верить. Ни правильным занудам, ни наркоманам, ни фашистам-телевизионщикам. И уж, конечно, не тем, что в доме. Особенно таким, которые притворялись друзьями. Их он ненавидел больше других. Дервла не в счет. Кельтская королева рун и рифм, очаровательная фея лета. Воггл смотрел записи: она не голосовала против него. Как та, что соорудила утешительную лепешку с патокой. Лживая дрянь! Лепешку он съел. Ночью, когда она не видела. Ну ничего, он еще ей покажет!
Шварк-шварк-шварк.
Он не хотел бить ту девочку. Это она напустилась на него со своими собаками. А теперь его ненавидит вся страна и ему грозит тюрьма. Воггл боялся тюрьмы. Он слышал, что в тюрьмах зануды еще правильнее. Они ненавидят таких, как Воггл. И уж тем более таких, которые, как Воггл, били пятнадцатилетних девчонок.
Вот почему он снова оказался под землей — спрятаться и все хорошенько обдумать. Отбрасывая комья земли, Воггл решил: если идти на дно, то не одному, а вместе со всеми. Он им всем отомстит.
Шварк-шварк-шварк...
День сорок пятый
3.00 пополудни
Триша и Хупер пролистали отчет лаборатории и, дружно вздохнув, отправились в кабинет к Колриджу.
Полиция демонтировала прозрачное зеркало, через которое Карлайл адресовал свои послания Дервле. Зеркало направили на анализ в лабораторию, а через несколько часов поступило заключение, которое, по мнению Хупера и Триши, основательно все меняло.
— Мы полагаем, что это серьезная улика против оператора Ларри Карлайла, сэр.
Инспектор оторвался от бумаг и поднял глаза.
— Взгляните сюда. — Хупер указал на заключения судебного эксперта. — Карлайл писал свои послания моментальным термопакетом, но к тому же водил по стеклу пальцем. От тепла конденсат испарялся, и на стекле появлялись буквы.
— Мне это известно, сержант. Я вам говорил.
— Поскольку Дервла регулярно протирала зеркало со своей стороны, у нас сложилось мнение, что надписи безвозвратно утеряны. Однако со стороны коридора на стекле остались следы пальца. Пятна и мазки.
— Пятна и мазки?
— Боюсь, что от спермы, сэр.
— Господи помилуй!
— Я разговаривал с Карлайлом, и он признался, что во время дежурства регулярно занимался мастурбацией. И утверждает, что все так поступали.
— Не может быть! — возмутился инспектор.
— Похоже, он считает, что в этом нет ничего необычного. Говорит, что с тех пор, как Джеральдина урезала смену до одного человека, операторы в одиночку по восемь часов дежурят, завернувшись в одеяло, в темном коридоре. Все они мужчины, а перед ними раздеваются и принимают душ симпатичные молодые девушки. — «Интересно, как бы вы сами повели себя на их месте?» — чуть не добавил сержант. Но Хупер дорожил службой и потому сдержался.
— Карлайл еще сказал, что этот коридор они прозвали дрочильней, — вставила Триша.
Колридж отвернулся и долго глядел в окно. Три года, только три года. А потом он уйдет в отставку. Будет слушать музыку, перечитывать Диккенса, копаться с женой в саду, чаще посещать Драматическое общество, и никогда больше не придется выслушивать откровения мастурбирующих операторов.
— Так вы говорите, он писал свои послания спермой?
— Ну, потоки там не лились. Полагаю, это то, что оставалось на пальцах.
Триша заметила, что всю последнюю часть разговора инспектор обращался исключительно к Хуперу и старательно не смотрел в ее сторону. Он был из тех чудаков, которые все еще верили, что некоторые вещи не стоит обсуждать в присутствии дам. Триша в который раз удивилась, как он вообще сумел стать полицейским. Но с другой стороны, Колридж был неподкупен, свято верил в силу закона и слыл превосходным детективом, хотя жил как будто не в том столетии, что все остальные, — задержался в прошлом.
— Хорошо, — сердито произнес он. — Что говорят в лаборатории?
— Говорят, что все изрядно перепутано, сэр, и наслаивается одно на другое. Но после того как стекло подвергли напылению, удалось разобрать четыре сообщения и фрагменты еще нескольких. Все они касаются текущей популярности «арестантов»: два — до выселения Воггла, когда Дервла занимала третье место. И еще два, когда девушки поднялись выше. Дервла постоянно знала свой рейтинг. Карлайл ей все время сообщал.
— Но она это отрицала, когда мы спрашивали. Вот дурочка.
— Сообразила, что раз была в курсе своего положения относительно Келли, это вполне тянет на мотив преступления. Полмиллиона — немалые деньги, особенно если маменька с папенькой разорились.
— И еще: она ближе всех сидела к выходу из парилки, — добавила Триша.
— Сокрытие улики — самое малое, в чем она виновна, — проговорил Колридж. — Она у меня еще пожалеет.
— Все так, сэр, но мы полагаем, что наш человек не она, а Карлайл, — возразила Триша. — А Дервла — его мотив. Он отчаянно хотел, чтобы любимая выиграла, и был убежден, что Келли стояла у нее на дороге.
— Вы думаете, он настолько сильно этого жаждал, что оказался способен на убийство?
— Он был патологически одержим Дервлой. Стоит посмотреть записи, и сразу становится ясно, насколько странны его чувства. Видимо, постоянная, будоражащая близость объекта обожания совершенно вывела его из равновесия.
— Любовь — это самый распространенный мотив преступлений на почве страсти, — процитировал Хупер самого Колриджа. — А здесь мы явно имеем дело с убийством на почве страсти.
— Вспомните, сэр, что произошло с теннисисткой Моникой Селеш, — вклинилась в разговор Триша. — То же самое, что предполагаем мы. Какой-то подвинутый псих — фанат ее соперницы Штеффи Граф — вбил в свою дурную башку, что, если он уберет Монику, Штеффи победит и будет ему признательна. Взял и ударил беднягу ножом.
— Пожалуй, уместный пример, — согласился Колридж.
— Учтите, сэр, — поддержал Тришу Хупер, — у Ларри Карлайла был не только мотив, но и возможность.
— Вы так считаете?
— Ну, скажем: почти возможность.
— В моей практике ни разу не встречались «почти» возможности убийства.
— Есть одна деталь, которую надо выяснить, — сдался сержант.
— Хотел бы посмотреть, как на суде вы признаетесь в этом защитнику, — холодно заметил Колридж. — Однако продолжайте.
— До настоящего момента мы исходили из предпосылки, что убийца один из тех, кто находился в парилке.
— И полагаю, по понятным причинам.
— Да, сэр. Но примите во внимание улику против Ларри Карлайла, который находился к жертве ближе всех остальных. Он видел, как плачущая, голая Келли вышла из мужской спальни и направилась в туалет. Оператор проявляет расторопность и зарабатывает благодарность режиссера за удачные кадры. Келли скрывается в туалете, а он получает задание караулить дверь и, когда она выйдет, отснять побольше обнаженной натуры.
— Но она не вышла, — заметил инспектор.
— Потому что он ее убил. Представьте себя на его месте — на месте одержимого человека, который с самого начала рисковал своей работой, карьерой и семьей — не забывайте, сэр, что Карлайл женат и имеет детей. Ради любви к Дервле он рисковал всем...
— И эта любовь обернулась ненавистью к Келли, — перебила Хупера Триша. — Взгляните, сэр. — Она принесла большую папку вроде тех, которыми пользуются художники. В папке лежали сделанные судэкспертами фотографии прозрачного зеркала с той стороны, которая выходила в коридор.
На первой ничего невозможно было различить, кроме беспорядочных полос на пыльной поверхности: палец выводил новые буквы поверх прежних. Триша вынула вторую, затем третью. Опытные криминалисты сумели вычленить надписи из общей мешанины. Благодаря разноцветным прозрачным напылителям, одни фразы проявились целиком, другие приходилось восполнять догадками.
— Вот, посмотрите, сэр, — предложила Триша. — Как вам это понравится?
День двадцать шестой
8.00 утра
Стервоза Келли все еще номер один. Не волнуйся, дорогая. Я тебя защищу от паскудной гадины.
Дервла сердито стерла слова. Она стала бояться чистить по утрам зубы. Сообщения раз от раза становились все злее и безобразнее. Но из страха выдать себя она ничего не могла сказать. Дервла больше не поощряла неизвестного корреспондента, не разговаривала с зеркалом и ломала голову, как убедить писавшего прекратить с ней связь. Единственное, что приходило на ум — распевать песни с подходящими словами. «Не хочу об этом говорить», «Я возвращаю вам письмо», «Пожалуйста, отпусти меня, дай мне уйти». Но неизвестный упорствовал, и сообщения делались все более угрожающими.
