возле монастыря, после встречи с Филофеем. Разбойник кивнул ему и скрылся в прибрежном подлеске.
Истома шмыгнул носом, затем оглянулся на увал и увидев, что внизу никого нет, пересек по льду Ушайку. Зайдя в подлесок, он тут же обнаружил на небольшой толоке Завадского в компании Савки и Данилы.
– Ты все еще хочешь получить ответ на свой вопрос? – спросил у него Завадский.
Истома подошел вплотную к Филиппу, заглянул ему в глаза, будто хотел убедиться в чем-то.
– Хочу!
– Сначала ты должен кое-что сделать.
Истома по обыкновению просканировал всех своим проницательным взглядом, и снова уставился в глаза Завадскому.
– Еже я должен делать?
Филипп улыбнулся.
***
На дворе откупного кабака у разъезда было шумно и зловонно. У сломанных ворот во мраке дрались наощупь двое, да лежал в сугробе третий, выдавая вперемешку с хриплым кашлем нечленораздельные звуки. В кабацкой избе в полутьме и смраде сидел за столами и бочками нетрезвый люд. Под ногами – лужи, блевотина, обглоданные кости. В углу под лучиной саженолицые колотили в зернь, из темных углов выли, ругались, визжали, стучали сапогами, требуя обменять их на вино, а кто уже без сапог – просил хлебного в долг.
В одном из таких углов сидел казак Матвей по прозвищу Терпуга. Шедшие с ним товарищи решили податься к продажным девкам, а Матвею хотелось напиться. Денег при себе – всего полкопейка. Только что он пнул ногой какого-то пьяного ярыжку, подбредшего к нему в надежде угоститься на халяву. Несмотря на большую кружку перед собой на бочонке, хмель Терпугу не брал – вино было откровенной дрянью, дерьмовым пойлом – другого и не сыщешь в откупных кабаках Карамацкого. Хорошей хлебной водки можно было раздобыть только в воеводском кабаке, да там кружка вина стоила копейку, а у него и того не было. Последнюю полкопейку отдал Терпуга за бормотуху, от которой разило прокисшим уксусом и свиным потом и как человек не получивший за свои деньги чего хотел, Терпуга был зол. А злоба его имела эффект накопительный – рядовые казаки, стрельцы и десятники давно не получали жалованья. Есаулы и полуполковники на робкие иносказательные претензии давали туманные ответы про задержку столичной ружи, тех же кто подобные претензии слишком обострял или того хуже – намекал, что сами-де начальники от стольников до Карамацкого далеко не бедствуют нарывались на телесные наказания. Многие казаки и стрельцы увлекались разбоями – грабили посадских, холопов, слободских, иногда доставалось селькупам, особенной удачей было подрезать заезжего купца, направлявшегося в Нерчинск на ярмарку, но в последнее время люд совсем обнищал, стали убегать, грабить уже было некого. Казачки и стрельцы стали даже нападать друг на друга. Но если на первое начальники закрывали глаза, то второе каралось строго.
Завтра Терпугу ждал суточный караул в остроге, а сегодня хотелось ему напиться. Живот крутило с голодухи – от казенной каши съеденной в обед, остались одни воспоминания, водка помогла бы забыться, да и того не получил за свою полкопейку.
А не пойти ли за двор, дать кистенем в лоб или ножичком под ребро первому попавшемуся? Авось хочь копейка-другая сыщется? В кабаке – он знал, ни у кого не было таких денег.
Терпуга вылил в себя остатки пойла, поморщился, швырнул кружку в лицо очередному подбирающемуся к нему пьянчуге и вышел вон, гася противную отрыжку.
Во дворе он чуть не споткнулся о тела лежавшие поперек ворот, от которых разило лайном. Терпуга поморщился, представив, как шарит по их вонючим порткам и драным тулупам в поисках спрятанной полушки. Выйдя за ворота, пригляделся вдругорядь от коновязи – авось бредет кто в метели. Тут же возникла будто из ниоткуда тень.
Глава 22
– Терпуга, ты ли это? – раздался смутно знакомый голос.
Терпуга прищурился на тень и узнал Истому.
– А, сеченный!
– Иж бы говорил. Вас есаулы дерут пуще мужиков.
– А вот абиё яко тебя выдеру, холопишко, по-иному запоешь.
– Рычишь ты, Терпуга и то по-козлиному.
– Ты чего, ерохвост, распетушился? На радостях еже копейка завелась в кабаке прогуляти?
– В кабак-то я прибрел, ин вот токмо не гуляти. – Усмехнулся Истома.
– Ин почто?
Истома пристально посмотрел на Терпугу, в полумраке блестели его глаза.
– А негли [может быть] надежного человека сыскать.
Терпуга прыснул со смеху.
– В овой-то мотыльне?
– А положим и нашел, – прищурился Истома, – хочешь за едино дело получить елико за всю жизню не видывал?
Терпуга посерьезнел, присмотрелся к Истоме. Взгляд того, как всегда – прямой, пронзительный. Трудно такому не верить.
– А ну сказывай.
– Сойдем недалече, растолкую.
Они пошли по дороге, из-за метели ничего не видать: сажень-другая – и стена снега.
Истома говорил тихо, Терпуга слушал жадно, и глаза его загорались в темноте, сердце стучало бойчее.
Рассказал ему Истома, как пару дней назад повстречал он у монастырской засеки нездешнего закупного холопа, воровавшего казенные дрова. Служит холоп тот при одном проезжем купце, который распродав товар на Нерчинской ярмарке, плыл на струге в Тобольск, чтобы там перезимовать, да напоролся на скальни, потерял стругу и дюжину холопов, а тем паче попал под ранние заморозки. Короче говоря, едет купчишка теперь сухим путем, но очень осторожно – опасных и лихих мест вроде нашего избегает, останавливается как правило при монастырских подворьях, на проверенных дворах, прикидывается мелким торгашом валенок из Хлынова, пограбленным под Верхоленском, а на деле – этот хитрый скаред никто иной как крупный гость из суконной гильдии ярославский купец Мартынов, везущий в подкладках старого крестьянского зипуна две сотни золотых монет и целый куль драгоценных каменьев, спрятанных в тайной зепи. Он и спит-то в этом тулупе. При нем осталось всего трое холопов и сейчас остановился он на дворе в монастырских землях за Юрточной горой. Купец тот не молод, да здоровьем крепок и силой не обделен. Холопец закупной давно уж таит обиду на хозяина и пограбить его хочет, да один боится не сдюжит, своим же не доверяет – сдадут купцу, тогда не то что монет – жизни не видать. Вот и призвал он на помощь Истому.
– Сказывает у обоих нас жизнь – кручина. На том и сошлись. Разберем купчишку и коегаждый своим путем побежит. Дело не шибко сложное. Купчишко спит в отдельной коморе, холопы – в сенях, загодя тот холоп мой в окошке замок отогнул, а по морозным
