шамана.
Шаман был облачен в кожаный халат, обвешанный многочисленными костяными поделками, погремушками, медными фигурками, лисьими и беличьими хвостами, которые подлетали от его замысловатых прыжков вместе с полами халата, визуально увеличивая его из без того вытянутую фигуру. Голову шамана украшал венец из совиных перьев, из-под которых выбивались длинные черные волосы с отливом, а лицо скрывала причудливо разукрашенная деревянная маска злого духа с большим клювом вместо носа. Шаман как отбойный молоток стучал костяной колотушкой в метровый бубен, издавая при этом невероятно утомительные для ушей звуки, иногда перемежаемые пронзительными затяжным визгом.
Темп скаканья вокруг костра неумолимо нарастал, вместе с частотой ударов в бубен и воплей. В конце концов, когда показалось, что сейчас он уже лопнет от этих криков, шаман вдруг замер, развел руки с бубном и колотушкой в стороны, устремил клюв в ночное небо и поразил окружающих неслыханным прежде звуковым террором в виде какого-то неимоверного пронзительного визга, так что рындари невольно поморщились, те кто помоложе зажали уши, а старая крестьянка лежавшая на печке в ветхой избе в версте отсюда перекрестилась.
Хорошенько провизжавшись, шаман, наконец стал издавать более-менее приемлемые звуки, чем-то напоминавшие уханье шимпанзе, при этом он ходил быстрым шагом через костер, однако этот трюк уже не так впечатлял, как его прежние артистичные подскоки. Постепенно звуки ударов и крики снова стали набирать обороты. Только на этот раз шаман не скакал и не ходил, а просто стоял перед костром глядя в небо, ритмично колотя в бубен. Через минуту, повторив свой акт невыносимого звукового насилия, шаман раздвинул руки и стал подниматься на цыпочки. Все с удивлением уставились на его мягкие кожаные сапоги и ахнули, когда носки его оторвались от земли. Продолжая орать, шаман взлетел и каким-то чудом завис над землей уже сантиметрах в двадцати. Казаки начали креститься, а Карамацкий привстал с мешка, и полусогнувшись сделал пару осторожных шажков к шаману, но тотчас отпрянул – шаман с еще более диким воплем вдруг приземлился и задрав маску, обнажая свое смуглое азиатское лицо, схватил медвежье сердце и стал рвать его зубами. Поглощение огромных кусков сопровождалось громким чавканьем и безумным вращением глаз. Кровь стекала по его щекам и рукам.
Карамацкий вернувшись на мешок, как завороженный следил за шаманом. Тот чавкал еще пару минут, потом швырнул сердце в костер, подошел к Карамацкому и издал звук, похожий на карканье.
Стоявший за спиной полковника молодой азиат-переводчик наклонился к уху Карамацкого.
– Сагаадай Рамада готов ответить тебе. – Тихо произнес он. – Но только не медли. Великая Лан Хуи пробудилась сегодня в дурном настроении и скоро уйдет.
– Пущай скажет… – Начал было Карамацкий, привстав, однако рука молодого азиата деликатно, но настойчиво вернула его на место.
– Лан Хуи уже поведала ему твой вопрос, – влился в ухо Карамацкого его голос.
– Да? А…
Шаман вдруг противно закаркал на все лады, как бывает каркают вороны, если поутру ненароком встать под деревом, на котором они расселись.
Когда шаман замолчал, азиат «перевел»:
– Ворог твой коварен, опасен и зело близок… амо ближе еже ты думаешь…
Карамацкий вскинул грозные очи на шамана, тот из-под маски каркнул ему в лицо.
– Змею ты пригрел у себя на груди, – влилось в ухо.
– Имя! – закричал Карамацкий, вскакивая. – Назови мне его!
Шаман перестал каркать, зато стал извиваться, издавая прежние – обезьяньи звуки.
– Еже… еже он сказал? – обернулся Карамацкий к азиату.
– Он сказал, что ему срочно нужно хлебного вина и яблочных пряников, а также двух девок.
– Да нет же! Имя! Он назвал имя?!
Азиат печально развел руками.
– Увы, Лан Хуи уже ушла.
***
Вечер перешел в ночь. Непривычно трезвый в это время Карамацкий сидел в кресле во главе трапезного стола, крутил ус и все щурился, глядя перед собой. На другом краю стола сидел Степан Ардоньев, неслышно пил из блюдца новомодный цинский чай и ел варенье, глядя на дядю, страшась издать хотя бы малейший звук. Периодически Карамацкий сжимал крепкий кулак, на всех пальцах которого были перстни с разноцветными каменьями. Не одно лицо разбили эти каменья. Степан с ужасом засмотрелся на дядин кулак и кусок калача застрял у него в горле.
За оконцем вдруг разорвали ночную тишь крики, конский топот, скрип ворот. Карамацкий узнал приказные голоса верных рындарей своих Афанасия и Пахома.
В дверь трапезной вскоре постучали, следом просунулось преданное лицо Гришки.
– Осип Тимофеевич, к тебе полуполковник Ермилов пожалувати со своим десятником из ясачного отряду. Сказывает вести зело важные, ни даже будить тебя просил.
– Зови сюды!
Вошедший Ермилов был слегка возбужден, он втолкнул впереди себя казацкого десятника Филатова из своей сотни. Казак поклонился в пол и Карамацкий заметил, что тот держит в руке охапку соболиных шкур.
– Прости еже обеспокоил тебя, Осип Тимофеевич, ин вести зело серьезные. – Сказал Ермилов.
Карамацкий кивнул.
– Сказывай! – приказал Ермилов Филатову.
– Давеча ездил я со своим отрядом за ясаком к остякским селькупам за Кеть, Осип Тимофеевич, – быстро волнуясь заговорил казак, – завсегда-то у них худо – либо недобор либо дрянь вшивая белка вместо годе рухляди, а ныне выдали отборных соболей цельными связками. Я-су пригляделся, ин обомлел, видал ты?
Казак протянул ему соболей.
– Что такое? – нахмурился Карамацкий вставая и беря в руки связку.
– Насечки, Осип Тимофеевич, – пояснил Ермилов, показывая на аккуратные треугольные надрезы, сделанные с краю на соболиных шкурах.
– Токмо такие насечки наздает Егупов, – сказал Филатов, – во еже не было путаниц в ясачных избах яко отряда рухлядь.
Карамацкий поднял на Ермилова сумрачный взгляд.
– Это же тот…
– Тот и есть, Осип Тимофеевич, отряд Егупова весь вырезан, ясак похищен и вот он иде.
– Селькупы? – недоверчиво прищурился Карамацкий.
– Ин и я не уверил, – спешно заговорил казак, – Осип Тимофеевич, у них и оружия-то нет, разве палки да каменья! Схватил я ихнего Исымбайку, палаш к горлу – сказывай, говорю, тать, откель добро с государевой печатью! Тот со страху глазенками мыргает. Дознался! Накануне явились к ним два человека, назвались вольными охотниками, токмо одеты по-нашему, по-казачьи и стали селькупам за треть цены соболя продавать. Ну те не будь дураки да обменяли.
– Дознался еже овые были?
– Дознался, Осип Тимофеевич, один назывался Акимом, а второй Матвеем Терпугой.
– Матвей Терпуга – казак нашего полка из
