Голос.
― Милая?
Мои глаза распахиваются, сердце делает сальто под ребрами. В поле зрения появляется панельный потолок, и я боюсь посмотреть налево. Я боюсь, что этот пузырь лопнет и я окажусь… там.
Теплые пальцы переплетаются с моими.
Воспоминания возвращаются ко мне.
Это реальность.
Она реальная.
― Мама? ― Я поворачиваю голову и смотрю на свою маму. Моя красивая мама, со слезами на глазах. Золотистые волосы с вкраплениями серебра собраны в свободный пучок. Морщинки обрамляют ее запавшие глаза, когда она смотрит на меня в ошеломленном изумлении. ― Мама…
Она бросается ко мне, прижимаясь всем телом.
Мы плачем вместе. Два года сдерживаемых слез.
Мои хрупкие руки обхватывают ее тело, пока она дрожит надо мной, ее горе и любовь увлажняют изгиб моей шеи. Она прибавила в весе.
Она потрясающая.
― О, Эверли. ― Она целует меня в ключицу, прежде чем оторваться от меня. ― Я причиняю тебе боль? Боже, прости, я…
― Нет, ты не делаешь мне больно. ― Мой голос низкий и надтреснутый. ― Я не могу поверить, что ты здесь.
Она держит меня на расстоянии вытянутой руки, изучая каждое проявление эмоций на моем лице.
― Моя малышка, ― шепчет она. ― Ты жива.
Я восторженно киваю ей, снова заливаясь слезами.
― Я жива.
― Я никогда не сомневалась в этом. Ни одну чертову секунду. ― Слегка встряхнув, она снова обнимает меня, и мы остаемся в таком положении. Грудь к груди, сердце к сердцу. Я позволяю ее жизненной силе согреть меня. Материнская любовь. Когда спустя несколько минут она встает на ноги, то обхватывает мои щеки ладонями, разноцветные кольца и безделушки впиваются в мою кожу. ― Посмотри на себя, милая. Просто посмотри на себя.
Моя нижняя губа подрагивает.
― Я выгляжу иначе?
Я даже не взглянула в зеркало.
Я похудела, это я точно знаю. Но мои глаза все еще голубые? Или они потускнели до жалкого серого оттенка? Мои волосы поредели? Выпали? Моя кожа, должно быть, выглядит нездоровой. Я не думаю, что узнала бы себя.
― Ты выглядишь идеально.
Я расплываюсь в улыбке, впервые с тех пор, как моя рука в последний раз была прижата к стене. Моя мама здесь. В этот момент у меня есть все, чего я могла желать, и даже больше.
Она придвигается ближе к кровати и снова берет меня за руку.
― Ты не обязана ничего рассказывать. Не сейчас. ― Большой палец проводит по моим костяшкам. ― У тебя есть столько времени, сколько тебе нужно.
Время.
Мне не нужно больше времени.
Все, что мне нужно, ― это прямо сейчас.
Я рассказываю ей все. Все, что помню об ужасающих событиях моего плена у Хранителя времени и его злобных приспешников. Пересадка яйцеклеток. Мужчины и женщины, которые появлялись по ту сторону стены только для того, чтобы затем исчезнуть.
Мама всегда была лучшим слушателем. Она говорила мне, что все, чего по-настоящему хочет человек, ― это быть услышанным. Поэтому она превратила это в искусство, в свой особый язык любви. В ее молчании есть утешение, и оно подпитывает мои слова и истории, пронизанные болью.
Когда мои силы иссякают, а голос становится хриплым, она забирается на мою маленькую кровать и обхватывает меня за талию. Я опираюсь на подушки и смотрю на ее пальцы, которые гладят мою руку от запястья до локтя. Моя мама обожает украшения. Кольца, браслеты, ожерелья. На ее указательном пальце появилось новое украшение, которое привлекает мое внимание. Оно в форме стрекозы.
― Что это? ― Я с любопытством прикасаюсь кончиками пальцев к золотому кольцу с лазурью.
Она смотрит на него и шевелит пальцем.
― Оно напоминало мне о тебе. О твоей любви к насекомым. ― Она улыбается. ― Стрекозы символизируют стойкость и перемены. Это помогало мне держаться. Быть рядом с тобой.
Я киваю, и на глаза снова наворачиваются слезы.
― Я никогда не верила, что ты умерла, Эверли. ― Она поднимает подбородок, взгляд встречается с моим. ― Никогда. Потеряна, да… но не ушла. Я бы знала. Я бы это почувствовала.
У мамы сильная интуиция.
Она любит природу, камни, благовония.
Когда я испытывала стресс, она говорила мне постоять босиком на траве. Когда мне было грустно, она советовала обнять дерево и вдохнуть запах его коры. Природа ― целительница, говорила она. В ней наша суть. Долгие годы у меня ничего этого не было. Ни солнечного света, ни травы, ни цветов, тянущихся к небу. Я превратилась в пустую оболочку.
С трудом переводя дыхание, я смотрю в потолок и думаю о Джаспере. Я почувствовала разрыв. Оборвавшуюся связь. Я убедила себя, что он мертв, потому что ощущала, как он покидает меня. Это был пронизывающий до костей ужас, который терзал меня в течение нескольких месяцев.
Но он жив.
Мои инстинкты ошиблись. Правда не могла достичь меня в месте заключения.
― Ты говорила с Эллисон? ― спрашиваю я, потянувшись к маминой руке. Она слегка напрягается. ― Она знает?
Мама медленно кивает.
― Да. Она в комнате ожидания. Сюда пускают только по одному человеку.
― Я скучала по ней.
― Она тоже скучала по тебе. Ужасно.
Я смахиваю слезу.
― Вы поддерживали связь?
― Конечно. Мы встречались за чашкой кофе, ходили по магазинам, обедали в патио. В последнее время реже…
Сглотнув, я закрываю глаза.
― Почему?
Некоторое время она молчит. Потом шепчет:
― Она была занята.
― Могу я ее увидеть?
― Конечно. ― Мама высвобождается из моих объятий и встает, разглаживая блузку. ― Я пришлю ее.
Она выходит из комнаты, а я натягиваю накрахмаленное одеяло до подбородка. Секунды текут, превращаясь в минуты.
Девяносто две, девяносто три…
Я откидываю волосы с лица, заправляя их под голову. Когда я ложусь обратно, что-то колет мне кожу головы.
Мои глаза округляются.
Гитарный медиатор.
Волна эмоций захлестывает меня, когда я сажусь и провожу пальцами по огромной копне волос в поисках бесценного сокровища. Оно все еще на месте, но едва-едва. Он запутался в нескольких выбившихся прядях. Морщась, я медленно вытаскиваю его, и мое сердце бьется чаще, когда он оказывается на ладони. Блестящая голубая капля.
Сары.
Его.
Я ставлю перед собой задачу найти его.
Я не сдамся, не перестану искать ― до тех пор, пока не выясню форму его глаз и изгиб губ. Айзек все еще жив, и этот медиатор предназначен ему.
Я разыщу его.
Скажу ему, что сожалею.
И тогда мы оба снова будем творить музыку.
Занавеска колышется, и я тянусь назад, чтобы спрятать медиатор под подушку, как раз в тот момент, когда мое внимание привлекает копна знакомых рыжих волос.
Эллисон стоит в изножье моей кровати. Глаза огромные. Веснушчатые щеки блестят от слез.
Моя лучшая подруга.
― Эв… ― Она делает осторожный шаг вперед, словно я мираж, который может рассеяться у нее на ее глазах. ― Боже… это действительно ты.
Я протягиваю руку, желая почувствовать ее. Обнять ее.
― Эллисон.
― Эв, ― снова хрипит она, прежде чем броситься вперед. Она прижимается ко мне, всхлипывая в волосы. ― Ты настоящая. Ты живая. Мне очень жаль. Мне очень, очень жаль.
Я закрываю глаза и вдыхаю ее запах. Сирень и ваниль.
― Не извиняйся.
― Я… не боролась… достаточно сильно. ― Еще больше рыданий, еще больше отчаянных объятий. ― Ты была жива… все это время.
― Ты не знала.
― Я должна была. ― Еще одно крепкое объятие. ― Иногда по утрам я просыпалась, веря, что ты все еще жива, потерялась и ждешь, когда мы тебя найдем, и чувство вины терзало меня. Давило на меня, опустошало тело и душу. А потом я засыпала ночью, думая, что ты паришь где-то среди звезд и смотришь на меня сверху. Умиротворенная.
Забавно, что у всех были разные точки зрения. Джаспер думал, что я умерла. Мама была уверена, что я жива. Эллисон мучилась от неопределенности, разрываясь надвое.
Потеря ― это так субъективно.
А исчезновения ― это особый вид потери. Ни завершения, ни ответов. Просто зияющая дыра неизвестности и душевной боли.
