— Куда мне позвонить? — сказал Камерон, заметив, что шоссе, идущее примерно параллельно берегу, было ближе к морю, чем он предполагал.
— В ближайшее военное расположение, — ответил сержант. — Возможно, это будет лагерь, Спроси Д.О. в транспортном центре.
— Д-О.?
— Дежурный офицер, — сказал сержант терпеливо. — Послушай, Камерун, ты должен передать ему точную информацию… Во-первых, скажи ему, что мы сломались. Затем окажи, где мы находимся, но поскольку мы этого не знаем, сначала это тебе надо выяснить, так?
— Так, — ответил Камерон, его раздражая менторский тон сержанта.
— Выяснить, где мы находимся, означает, что тебе надо смотреть хорошенько по сторонам, нет ли указателей и выездных дорог. Таким образом ты сможешь дать Д.О. наши правильные координаты, верно?
— Верно, — сказал Камерон и, глядя на сверкающую орденскую ленту на груди сержанта, с трудом подавил улыбку. Сержанту следовало бы вернуться в джунгли и продолжать доблестно служить там, думал он.
— Ладно, что тебе надо сделать после? — спросил сержант, кося своими воспаленными глазами на Камерона.
— Возвратиться в стойло, — . сказал Камерон, покорно пожав плечами.
Сержант одобрительно кивнул головой и сложил карту.
— Какая жара, — пробурчал он. — Ты постарше, у тебя больше сознательности. И последнее, Камерун. Скажи Д.О., где ты сам находишься. Когда они пришлют новый автобус, мы будем знать, где подобрать тебя, верно?
— Верно, — сказал Камерон, неожиданно одобряя методичный подход сержанта к военным проблемам.
— Что мне делать с моим имуществом?
— Что тебе будет угодно, — ответил сержант.
— Насколько я понял, лучше взять его с собой, — сказал Камерон, быстро вошел в автобус, достал маленькую спортивную сумку со своими личными вещами с полки над сидением и поспешил по проходу обратно. Разгадав смысл поручения» кое-кто из его спутников стал просить ради них не торопиться. Камерон ответил улыбкой и помахал рукой, когда спускался по ступенькам к выходу.
Сержант ждал его снаружи, мрачно уставившись на ленту шоссе» убегающего вдаль сквозь чахлые кустарники.
— Постарайся сесть на попутную машину, если хочешь, только сначала скройся из виду, — сказал он. — Я не хочу подавать этим цыплятам идею. И еще вот что, Камерун. Нам всем чертовски жарко, так что не изнуряй себя» но и не трать время попусту.
— О’кей, — сказал Камерон. — Что еще?
Сержант зажмурился от яркого солнца и вытер рукавом лоб.
— Проваливай, — ответил он.
Только когда оглянулся, он вспомнил, что оставил на сиденье автобуса ее письмо. Какое-то время он собирался вернуться, но мысль о неудовольствии сержанта остановила его, а кроме того было слишком жарко, чтобы позволять себе сентиментальные жесты. Автобус- ковчег, севший на мель, все еще маячил на горизонте» тленом от жары и дымкой мглы. Может быть, это мираж, думал он. И вдруг почувствовал облегчение моряка, доплывшего до берега с потерпевшего крушение корабля. Он больше не был в одной лодке с другими. Ему случайно удалось отклониться от курса. А почему бы не изменить и свою судьбу? Идея увлекала Камерона, чьи литературные вкусы тяготели к насмешничеству и зубоскальству, и он более решительно зашагал вдоль шоссе. Когда Камерон оглянулся еще раз, автобуса уже не было видно, и вдруг он осознал, что последние слова сержанта можно понять двояко и ничто не мешает ему интерпретировать их в просторечном смысле. Проваливай… Да, абсолютно ничто не может помешать ему немедленно выполнить команду и исполнить свое заветное желание. Тогда почему он выбрал именно этот момент, чтобы снова вспомнить о ее письме? Оно дразнило его, это письмо! Оно тянуло его назад. Он отверг его скрытый смысл. Почему он должен чувствовать себя связанным с письмом и, еще шире, с будущим, в котором каждое письмо неизбежно станет самым важным событием в бесконечной череде скучных дней? Нет, лучше оставить ее письмо, где оно было — закладкой в детективе, который у него не было ни малейшего желания дочитать до концами, закрыв эту историю, отправиться навстречу новому будущему. Однако, беспристрастность, с которой он готов был от письма отказаться, дала ему время поразмышлять, любил ли он ее когда-нибудь? Сможет ли в будущем? Способен ли он на это? Слишком рано судить. Слишком много случилось в дороге. Слишком много препятствий в настоящем, и не последнее из них эти сентиментальные размышления относительно письма. Еще немного Камерон шел по обочине шоссе, гадая, удастся ли ему остановить какую-нибудь машину из тех, что с шумом и свистом проносились мимо. В перерывах между стонущими звуками пролетающих автомобилей он слышал жужжание насекомых в лесу. Повернув, он приблизился к укрытию из скрюченных деревьев и вдруг быстро спрятался за ними.
Он сам удивился, как внезапно легко исчез. Мир с его уродливыми звуками успокоился, как будто какая-то спрятанная в панцире ошибка открылась за его спиной, зевнула и проглотила геологические пропорции. Теперь, решительно шагая, он устремился вперед через хрустящее мелколесье лавра и кустов черники, которые скоро уступили место густым причудливым зарослям сосны и дуба. Если не считать случайного ствола, почерневшего от давнего пожара, возвышающегося обуглившейся мачтой, остальные деревья были вдвое ниже него самого. Казалось, все расползается по сторонам в этой пересохшей пустыне, как будто солнечный — зной словно колпаком закрывает возможность вертикального роста.
Камерон продирался вперед, с помощью спортивной сумки прокладывая путь сквозь кустарник, высохшие нижние ветки которого ломались при малейшем прикосновении, но постепенно заслон становился толще. Поняв, что напролом не преодолеть его, он пошел в обход, припадая к земле и пробиваясь сквозь узкие улочки, открывавшиеся в лабиринте стволов. В конце концов он просто пополз по толстому ковру из иголок и упавших шишек, которыми была устлана земля. Остановившись передохнуть и взглянуть на часы, он с удивлением обнаружил, что прошло всего полчаса. Он едва видел над собой небо. За ним по иголкам тянулся длинный след его продвижения вперед, извивающийся, как серпантин. Глупо, подумал он, глупо…
Он двинулся дальше, ступая с большой осторожностью, чтобы не оставить следов. Но его новая предосторожность была утомительна. Ему стало тяжело дышать. Пот застилал глаза. Моргая, он полез в спортивную сумку, вытащил оттуда рубашку, разорвал ее пополам и повязал одну половину вокруг лба. Затем он пошел дальше, пока не вышел на поляну, где, как ему показалось, напал на стершуюся колею бывшей дороги. Идя по следам, пока они не исчезли, он подошел к куче иголок, под которыми, когда он разбросал их, оказалась гора консервных банок. Камерон дотронулся до одной носком ботинка, и она рассыпалась. Дальше лес стал гуще. Он вернулся на поляну, которая теперь показалась ему меньше, чем раньше. Остановись и подумай, сказал он себе и, глядя в небо, попытался собраться с мыслями. Но солнце над головой не подсказало ему ничего. Неужели нет надежды вырваться из этого безлюдного лабиринта? Он вспомнил вычитанное где-то, что с южной стороны ветки деревьев более длинные, и некоторое время изучал скрюченный и скособоченный кустарник, окружавший его со всех сторон. Это было бесполезно. Тщетно искать экологическую истину в этой богом, забытой дикости. Только мысль о том, что море может быть где-то неподалеку, вселяла надежду. Он углубился в чащу. Через двадцать минут, потраченных зря, он снова присел отдохнуть.
