Аваддон стал молчалив, замкнут. Вспышки гнева происходили реже, но носили катастрофический для окружающих характер. Как-то раз Кальконис оказался свидетелем того, как разгневанный чародей распылил нескольких женщин, имевших неосторожность оказаться у него на пути в неурочный час. Правда, вечером, успокоившись, он вернул несчастным человеческий облик, однако забыл проследить за тем, чтобы распыленные органы вернулись прежним хозяйкам, - теперь по крепости разгуливали несколько молодаек с руками и ногами разной длины! Все это страшно угнетало Лионеля Калькониса. Однажды он набрался храбрости и попросил Аваддона вернуть ему облик Рыка, чтобы он смог продолжить поиск Талисмана. Чародей посмотрел на бывшего "компаньона" глазами удава, гипнотизирующего свою жертву, и ответил:
- Сбежать решили, уважаемый сэр Лионель? Не получится. Росомоны жаждут не только моей крови, которую почему-то считают черной, но и вашей красненькой и вкусненькой!
Кальконис сглотнул ком в горле и поспешил замять малоприятный разговор - все-таки плескаться лошадиной лужей много приятнее, чем оказаться на копьях у разъяренных воинов. Больше он такие опасные темы не поднимал, беспрекословно выполняя все приказы мага, какими бы абсурдными они Лионелю ни казались. Вот и сейчас, стоя рядом с креслом Аваддона, Кальконис не мог понять: что заставляет чародея часами торчать здесь, лицезрея неподвижное тело Годомысла. Да была бы у Лионеля возможность - он бы на брюхе уполз из этих гиблых мест!
- О чем думаете, уважаемый философ? - вдруг спросил Аваддон.
"Что он, дьявол, мысли мои читает, что ли?" - поразился Кальконис.
- Да, собственно, ни о чем... - пробормотал он.
- Вот это и плохо. Философу иногда полезно думать. - Аваддон на несколько секунд замолчал. Его отрешенный взгляд блуждал не в этой печальной комнате, напоенной запахом тлена и смерти, а где-то в просторах далекой страны Гхот.
Кальконис услужливо молчал.
- Знаете, Кальконис, - вдруг сказал Аваддон, - а ведь Талисман сам идет в наши руки!
- Я не совсем понимаю... - Перемена в поведении чародея обескуражила Калькониса. Голос Аваддона изменился, он стал жестким, а в лице появилось хищное выражение.
- Выше голову, сэр Лионель, возможно, вам еще удастся передать свой рыцарский титул по наследству своим детям!
Кальконис непонимающе смотрел на чародея. Что еще взбрело ему на ум?
Аваддон уже стоял во весь свой рост, и Кальконис понял, что возвращается то "славное" время, когда каждый новый вечер приносил новые встречи (век бы не думать о них и даже не вспоминать!).
- Можно ли мне узнать о ваших намерениях, уважаемый магистр Аваддон?
Спрашивать что-либо у непредсказуемого в последнее время чародея было небезопасно, но и оставаться в неведении - зло не меньшее.
Аваддон смерил Калькониса испытующим взглядом, на губах его зазмеилась улыбка "благодетеля всех страждущих поэтов и философов":
- Разумеется, мой дорогой сэр! Узнать вы можете, тем более что вам и предстоит в очередной раз доказать свою преданность такому жалостливому и сострадательному хозяину, как ваш покорный слуга.
Ранимая душа Калькониса затрепетала: если Аваддон заговорил таким слащаво-велеречивым тоном, значит, грядет новое (и обязательно ужасное!) испытание его избитому телу и истерзанной душе.
- Пойдемте на свежий воздух, - сказал Аваддон, - а то здесь так и несет мертвечиной.
Чародей шагнул в коридор. Кальконис в полупоклоне засеменил вслед. Аваддон вдруг замер, обернулся к Лионелю, мгновенно изобразившему на лице умильную улыбку самого счастливого идиота в мире, и указал пальцем на кресло:
- Захватите его с собой. Мне нравится предаваться в нем размышлениям.
Кальконис бросился к креслу, как изголодавшийся волк на хромого зайца. Взвалив шедевр искусства резьбы по дереву на свои плечи, он с сожалением отметил, что за последний час он легче не стал. Скорее - наоборот. А чародей, слыша за спиной угнетенное посапывание бывшего "компаньона", тоном наставника произнес:
- Вот видите, дорогой Лионель, к чему порой приводит нежелание думать.
- Вижу, магистр Аваддон, - торопливо согласился Кальконис, - и даже чувствую на себе!
- Ну-ну, я вижу, вы начинаете исправляться. Что ж, в следующий раз я превращу вас во что-нибудь более совершенное, нежели конские испражнения.
- Премного благодарен, - хрипел "польщенный" Кальконис под тяжестью кресла, - уж не знаю, как и отплатить за доброту вашу.
- Я думаю, вам предоставится такая возможность, - таинственно проговорил Аваддон.
Кальконис только захрипел в ответ - это его голова проскользнула под подлокотником, и вся тяжесть пришлась на нежное горлышко философа.
- Нет-нет, еще не время благодарить меня... - сказал чародей и хлопнул дверью так, что Кальконис, не успевший проскочить со своей габаритной ношей вслед за чародеем, принял всю плоскость дубовой столешницы на свою многострадальную голову. В ушах зазвенело, в глазах поплыли многоцветные радуги, а драгоценная ноша самым подлым образом погребла страдальца-поэта под собой. Лионель решил дождаться восстановления своих сил, подорванных непосильным трудом, прямо здесь, на полу. Но голос, который наверняка будет преследовать его бесконечным кошмаром всю оставшуюся жизнь, уже сверлил мореный дуб властными нотками: - Где это вы запропастились, сэр Лионель, не могу же я размышлять стоя!
- Магистр, считайте, что вы уже сидите, - откликнулся Кальконис, пытаясь высвободить голову.
- Я и считаю! - Голос Аваддона был таким до-о-об-реньким и участливым. - Один... Два...
На "три" Кальконис был уже перед чародеем, так и не успев вызволить голову, отчего она казалась лежащей на дорогом бархате. А вот остальное тело...
- Вы бы не могли помочь... - жалобно попросил философ.
- Конечно нет, уважаемый сэр Лионель. Я и без того всю работу за вас выполняю! Хотя... - Аваддон на секунду задумался и...
... И Кальконис понял, что мир начал вращаться вместе с его телом. Что-то хрустнуло, что-то брякнуло, что-то гукнуло, и вот он свободно лежит рядом с креслом, а лицо Аваддона - ну само милосердие! - взирает на него сверху.
- Вот видите, сэр Лионель, опять я делаю за вас вашу работу.
- Это... больше... не... повторится... - выдыхая слова помятым горлом, заверил Кальконис.
- Ну что ж, поговорим о деле. Только не здесь! - Аваддон с ненавистью осмотрел памятную гридню, где он по вине Вышаты пережил несколько ужасных минут. - Мы ведь собирались выйти на воздух.
Кальконис обнял кресло, как самое дорогое на свете существо, и ринулся за чародеем.
Приближался вечер. Пахло дымом, дождем и еще чем-то трудно уловимым. Кальконис установил кресло, помог сесть в него Аваддону, а затем статуей застыл перед ним.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
