Проще всего было позвонить душегубу в полковничьих погонах по телефону. Но тут возникла маленькая загвоздка: номера агента майор Полынин не знал. Легкость, с которой им с Лешкой Бахметьевым удалось перевербовать связного, настолько их расслабила, что никому просто не пришло в голову выведать у старого хрыча такую немаловажную деталь, как номер телефона, по которому он отсылал киллеру текстовые сообщения. Это был прокол, досадное упущение; впрочем, в тот момент им было не до телефонных номеров: никто даже надеяться не мог, что все пройдет так просто и гладко, буквально как по маслу.
К тому же допущенная оплошность была поправимой. Для этого нужно было всего-то навсего позвонить Саблину и узнать у него искомый номерок. Ну, или сделать то же самое при личной встрече.
Первый способ получения необходимой информации был быстрее, зато второй — намного надежнее, причем во всех смыслах. Майор Полынин и капитан Бахметьев были у генерала Бурова на хорошем счету, и, доверяя им очередное ответственное задание, шеф неизменно предоставлял своим оперативникам право принятия самостоятельных решений. Стратегического планирования это, разумеется, не касалось, но в вопросах тактики Колючий располагал практически неограниченной свободой. Избранная генералом Буровым политика частичного невмешательства себя вполне оправдывала: до сих пор пара, состоявшая из майора Полынина и капитана Бахметьева, его ни разу не подвела.
Пользуясь предоставленной ему свободой, Колючий отдал предпочтение второму варианту: простой здравый смысл подсказывал, что встретиться с ретивым хромым связником необходимо в любом случае.
Для очистки совести он посоветовался с напарником, и Лысый, напустив на себя глубокомысленный вид, подтвердил, что на данном этапе операции необходимость такой встречи лично ему, капитану Бахметьеву, представляется несомненной. «Так я захвачу лопату», — сказал он. На что майор Полынин, подумав всего секунду, ответил: «Ясен красен, захвати».
Больше всего в Колючем его шеф Иван Сергеевич Буров ценил нестандартный, творческий подход к работе. Есть люди, которым творчество противопоказано. Они могут быть толковыми, грамотными исполнителями, способными, невзирая на любые сложности и преграды, планомерно, пункт за пунктом, выполнять составленный кем-то другим план, до последней запятой соблюдая написанную не ими инструкцию. Но когда ситуация внезапно выходит за рамки планов и инструкций, они оказываются беспомощны, и толку от них тогда примерно столько же, сколько от станка с числовым программным управлением, в который вместо стальной заготовки попала человеческая рука. В лучшем случае правильно запрограммированный станок просто остановится и будет стоять, пока оператор не устранит помеху, в худшем — продолжит действовать по программе, с тупым упорством кромсая мясо и дробя кости в бессмысленном стремлении выточить из живой плоти какую-нибудь двустороннюю втулку.
Майор Полынин был не таков. Он любил и, главное, мастерски умел импровизировать, что делало его буквально незаменимым в ситуациях, требовавших быстрых, решительных действий. В этих случаях перед ним достаточно было поставить общую боевую задачу, после чего оставалось только ждать доклада о выполнении.
Напарник майора, капитан Алексей Бахметьев, был ему под стать. Звезд с неба он не хватал, но оперативная работа доставляла ему видимое даже со стороны наслаждение. Он буквально упивался ее активной составляющей; он не столько работал, сколько играл; он был прирожденный оперативник — или, что то же самое, прирожденный преступник — талантливый мошенник, аферист, взломщик, грабитель и хладнокровный убийца в одном флаконе.
Поэтому, а еще потому, что работали рука об руку уже не первый год, напарники поняли друг друга с полуслова. Лысый подобрал Полынина на Новом Арбате, недалеко от Кузнецкого моста, и майор с удовлетворением отметил то обстоятельство, что сметливый Лешка приехал на грузовом микроавтобусе с глухим, без единого окна, цельнометаллическим кузовом.
Внутри машины тоже все было как надо. Предстоящая напарникам работа по сути не являлась чистой импровизацией. Это была просто подходящая к случаю домашняя заготовка, которую понятливый и сообразительный Лысый, не особенно задумываясь, выбрал из множества других подобных заготовок, как мастер, не глядя, выбирает из разложенных на верстаке инструментов именно тот, который нужен ему в данный момент.
Ближайший к дому, в котором обитал подполковник Саблин, гастроном открывался в восемь утра. Гастроном назывался «Чайка» и представлял собой небольшой частный магазинчик — по сути, обычную лавчонку, в которой жители близлежащих домов могли приобрести почти все что угодно. Особо привередливым покупателям делать здесь было нечего, поскольку похвастаться богатым выбором товаров одного наименования «Чайка» ввиду своих малых размеров не могла. Но тот, кого интересовал не какой-то конкретный, редкий и дорогой сорт колбасы, а колбаса как таковая, вполне мог здесь отовариться, приобретя все необходимое, от молочных продуктов и хлеба до сигарет и алкоголя.
Василий Иванович Саблин в привередах не числился, а супермаркеты недолюбливал, считая, и не без оснований, что эти гигантские ангары представляют собой просто мощные пылесосы, которые высасывают у людей из карманов деньги. Выйти из такого ангара с пакетом кефира и половинкой батона, не нахватав по дороге вагон абсолютно не нужного тебе барахла, — задача почти невыполнимая. Личного автомобиля у Василия Ивановича не было уже давно, а ехать на перекладных с тяжеленными, так и норовящими порваться пакетами в обеих руках, да еще и в час пик, — занятие не из приятных. Да и зачем это нужно, когда все, что тебе действительно необходимо, можно купить прямо за углом?
Просыпался он, как и многие пенсионеры, ни свет ни заря и, дождавшись восьми, отправлялся в давно ставший традиционным поход за продуктами — или, как он сам называл данное мероприятие, фуражирскую вылазку. Запастись продуктами на несколько дней не составляло труда, но недостатка во времени пенсионер Саблин не испытывал уже давно, а «вылазки» не только с успехом заменяли утренний моцион, но и создавали иллюзию относительной занятости: как ни крути, а поход за продуктами — жизненно важное дело, сделав которое, можно весь остаток дня с чистой совестью забивать козла и предаваться иным приятным занятиям, которые соответствующая поговорка описывает словами «гуляй смело».
В это утро Чапай немного отстал от обычного графика, задержавшись во дворе, чтобы поболтать с дворником Равшаном. Темой беседы стало короткое непечатное ругательство, которое кто-то полуметровыми буквами криво написал на стене трансформаторной будки. Написано было не мелом, как это делалось в прошлом веке, а быстросохнущей эмалью из аэрозольного баллончика, и не на штукатурке, которой тут и не пахло, а прямо на силикатных кирпичах. К моменту появления во дворе Чапая неутомимый таджик уже опробовал на надписи мокрую тряпку, наждачную бумагу и растворитель для нитрокраски. Растворитель помог лучше всего, но проблему так и не решил: буквы слегка размазались, но не исчезли, просто подернувшись этаким туманным ореолом одного с ними цвета.
Вместе с дворником посетовав на вандалов, которым нечем занять руки, Василий Иванович авторитетно заявил, что удалить въевшуюся в пористую поверхность кирпича похабную надпись теперь можно разве что зубилом, и посоветовал просто ее закрасить — взять такой же аэрозольный баллончик и задуть к чертовой матери, а нет, так замазать кистью или валиком. «А краску и-ги-де возьму?» — печально спросил Равшан. Природа его печали была вполне понятна, но Чапай все-таки подал абсолютно бессмысленный совет обратиться в управляющую компанию. Дворник высказался в том смысле, что адрес, по которому его пошлют в управляющей компании, написан прямо тут, на стене трансформаторной будки, и, чтобы его узнать, вовсе незачем так далеко ходить. «Это факт», — согласился Василий Иванович. Они еще немного поругали управляющую компанию, которая только и умеет, что драть с жильцов втридорога за коммунальные услуги, после чего отставной особист умело закруглил опасно клонящийся в сторону посильного материального вспомоществования малоимущим дворникам разговор и продолжил путь в направлении магазина. Равшан же, еще немного повздыхав над неприличной надписью, удалился в противоположном направлении — надо понимать, к себе в дворницкую, за краской, баночка-другая которой у него наверняка была где-нибудь припрятана.
Следующим отступлением от правил стала бутылка портвейна, которую малопьющий Чапай, поддавшись неожиданному, удивившему его самого порыву, приобрел вместе со своеобычными кефиром, половинкой батона и пачкой пельменей. Что ни говори, а события последних дней основательно выбили его из колеи. Один разговор на Поклонной Горе почти наверняка отнял у него несколько месяцев, а может быть, и лет жизни. Чапай был уверен, что в тот раз прошел на волосок от смерти, чего с ним не случалось уже давненько. (Вообще-то, такого с ним не случалось вообще никогда, но сказка о героическом прошлом сотрудника компетентных органов Саблина была сочинена так давно, что он сам успел в нее поверить.) Расшатанные нервы надобно лечить, а подполковник Саблин был еще не настолько стар и немощен, чтобы предпочесть валерьянку спиртному.
