Питон снял кружку с огня и посыпал в нее не грибного, а самого настоящего травяного чаю. Подперев голову, он смотрел, как медленно тонут в кипятке сморщенные сухие листочки иван-чая и темнеет настой, из бесцветного становясь зеленовато-золотистым. Питон думал. В том, что написал записку Кожан, сомнений почти не было — у всех остальных, кто знал о происхождении девочки, не имелось для этого ни возможностей, ни надобности. И фокус с панамой мог провернуть только он: заметить, куда ее унесло ветром, а потом подобрать мог только тот, кто был в ту ночь снаружи, кто все видел и кто не спустился после воздушного удара на станцию. Таким человеком мог быть только Стас. Видать, он либо тайком шел за своей дочкой по городу, что маловероятно — беглецы-то на машине были, либо понял, почуял, куда они могут в итоге пойти, и поджидал их у станции. По всему выходит, что автор записки — однозначно Стас.
«Это что же получается — все то время, пока я разговаривал у павильона с ребятами, Кожан за нами... наблюдал?.. — внезапно мелькнула огорошившая старого добытчика мысль. — Интересно, где он тогда прятался? И... как сумел выжить после наплыва этой чертовой тучи?..»
Питон сделал осторожный глоток. Чай был горячий, чуть горьковатый, душистый. Едем дальше... А что, если записка все равно — уловка? Нет, тоже не похоже. Нет у Стаса другой ниточки на станцию — кроме него, Питона. И смысла сейчас счеты сводить ему тоже нет. Он весь сейчас дочерью жив. Иначе не было бы ни побега этого, ни чудесного возвращения. И ведь как ловко, стервец старый, придумал, как своих разыграл — и как только выдержки ему хватило? Впрочем, в опасную минуту у Кожина голова всегда хорошо работала...
Питон отпил еще глоток.
Оставался крайний вопрос. Стоит ли вовсе с Кожаном связываться? Тридцать с перерывами лет если не вражды, то противостояния — чего-то да значат. Кожан был неприятель умный, хитрый, упорный, изворотливый. И безоговорочное примирение было совсем не в его стиле. Да и что может еще сделать хорошего главарь разбойного гнезда, которое как шило в боку у всей ветки? Однако стройную картину рушили все те же недавние события. За спасение дочери Кожан взялся со всей присущей его взрывной натуре страстью, не жалея ни сил, ни средств, ни себя самого и откровенно рискуя своей шеей. И опять же: «добра ей ни у вас, ни у нас не будет...». Что верно, то верно. Питон взъерошил короткие волосы на макушке. В Алтуфьеве у Совета явно был лазутчик. Иначе узнать о родстве девушки с Кожаном они не могли никак. И узнали явно после того, как отправили ее с человеком на обмен. Что теперь? А теперь, видимо, роль у Крыси будет одна — заложница. На логику Совета это очень похоже. Такой шанс они точно не упустят. Один раз не побоялись отправить на гибель — и второй не испугаются. Ради общего же, мать его, блага!.. Питон стукнул кулаком по столу, чашка подпрыгнула и брякнула. И под надзором они ее сейчас держат, как под колпаком, не для того, чтобы станционные вернувшуюся «предательницу» не удавили. Чтобы самим удавить, когда надо будет.
В висках у Питона застучали барабаны. Он стиснул зубы, зажмурился и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Раз... и два... Раз. И два. Вот так... Злость отпустила. Зуев осторожно взял чашку почти с самого края стола, одним медленным глотком допил содержимое. Что же это у нас, Капитон Иваныч, получается? А получается, что на предложенную врагом встречу идти надо. И не позднее среды!
Глава 25
ЛЮДИ И КРЫСЫ
— А все-таки, как появились скавены? — спросил Восток. И тут же поправил сам себя:
— Если это, конечно, не закрытая тема для ваших станций. То есть, во всех смыслах закрытая.
Они сидели в отведенной вернувшимся изгнанникам местными властями для жилья подсобке около кассы — он и медик добытчиков. Как раз ожидалось прибытие группы с поверхности, так что Михайловский (или среди своих — «Борменталь») привычно явился на свой рабочий пост, а заодно и заглянул «на огонек» к подопечным Питона. Как-то так сразу, официально не ставя об этом в известность Совет и даже не сговариваясь между собой, добытчики и их командир взяли шефство над своей блудной коллегой и ее другом из вражеского стана. И теперь те, кто оставался дежурить на станции, бдили еще и затем, чтобы никто посторонний к «гостям» не совался. Исключение было сделано только для руководителя драмкружка, который все же вытянул из Совета разрешение Крысе играть в спектакле главную роль.
Впрочем, и Питон, и Восток, и даже сама Крыся (от природы отличавшаяся некоторой легковерностью по отношению к окружающим) были уверены в том, что разрешение это было дано не просто так. Наверх добытчицу теперь не выпускали и постоянно ненавязчиво «пасли», едва она только появлялась на территории станции. Совет явно опасался, что она втихаря сбежит, воспользовавшись своими «тайными лазами». А так хоть все время на виду будет, пока там свою Джульетту репетирует!
О том, что Совету известно, кем она приходится вожаку разбойного Алтуфьева, Питон сначала решил ей не говорить. Но потом, здраво поразмыслив, все же уведомил. Равно как и о роли ценной заложницы, что ей теперь была уготована на станции. Предупрежден — значит вооружен.
— То-то я и думаю, чего меня все время «пасут»? — только и сказала девушка, выслушав его. — И Наверх не пускают, все предлоги выдумывают... а то и вовсе без предлогов. Все теперь с ними ясненько! — взгляд ее вдруг на мгновение стал каким-то цепким, колючим, недобрым... И живо напомнил Питону и Востоку, чья она дочь.
После опасного приключения Крыся как-то очень сильно — на взгляд тех, кто знал ее достаточно хорошо, — изменилась. Куда-то девался тот порывистый и порой не в меру эмоциональный «мультяшный персонаж», как иногда называли ее старшие коллеги-добытчики. Девушка стала спокойнее, молчаливее, строже. У нее даже характер движений изменился — стал более сдержанным и осторожным. И взгляд...
— Повзрослела девочка... — вздыхала Мария Павловна, приходя в их комнатушку с котелком грибной похлебки или еще какой-нибудь непритязательной метрошной снеди. И все норовила впихнуть в Крысю лишний кусочек или ложку еды. Та в свою очередь тоже вздыхала, но покорно подчинялась радушной и властной заботе супруги своего командира. А в прежние времена, как узнал Восток со слов той же Марии Павловны, она ежом ощетинивалась и огрызалась на подобного рода внимание к своей персоне.
Подумав немного, сталкер предположил, что у Крыси, скорее всего, произошла переоценка отношений с близкими людьми. Та самая, когда после какого-нибудь судьболомного события спохватываешься и понимаешь, что в любой момент может не стать либо тебя, либо их. А значит, надо ценить каждый миг близости, не корчить из себя гордое и независимое существо и терпеливо, с благодарностью принимать их заботу по отношению к себе, какой бы навязчивой и надоедливой она тебе ни казалась.
Во время пленения «шпиона и предательницы» Мария Павловна отсутствовала на станции — ездила во Владыкино навещать семью сына. В свое время Капитон настоял на том, чтобы Егор, нашедший свою «половинку» на другой станции, переселился из Бибирева к супруге. Сын пошел по стопам отца — стал добытчиком, но Питон никогда не брал его в рейды в составе своей группы. Прежде всего из-за того, чтобы даже невольно не выделять его среди остальных, заботясь о нем больше, чем о прочих своих подчиненных. Ну и чтобы оградить командиров других групп даже от неосознанного желания лишний раз подстраховать сына начальника. Проще говоря, Зуев-старший не хотел «разводить кумовство» в рядах бибиревских добытчиков. Потому и отправил единственного сына в «автономное плаванье».
Крыся не зря говорила Востоку, что Питон был суров, но справедлив.
Вернувшись из гостей, Мария Павловна узнала со слов мужа о происшествии на станции. И, поскольку сама относилась к Крысе если не как к дочке, которой у нее не случилось, то вполне по-родственному, очень переживала, беспокоясь за ее судьбу. Она даже поругалась с парой соседок, когда отстаивала доброе имя юной воспитанницы мужа.
Но не в ее власти было вернуть девушку обратно в Содружество.
Вот почему, когда случилось эпохальное возвращение изгнанных, Мария Павловна (или, как за глаза называли ее добытчики, Мадам Питониха) с решительностью матери большого семейства взяла их под свое крыло. И Питон, которому пришлось решать множество самых щекотливых вопросов, связанных и с нынешним статусом этой парочки для всего Содружества, и с легализацией их пребывания на станции, облегченно вздохнул: супруга была именно тем надежным тылом, на который он всегда мог положиться без раздумий. И если уж она взялась опекать ребят, то все с ними будет в порядке.
Именно Мадам Питониха ободрила Крысю, когда та была вынуждена спуститься из их убежища в кассовом зале (Восток полуехидно-полусерьезно обозвал его сперва резервацией, а потом — гетто) на станцию и на виду у ее жителей пройти через всю платформу в актово-спортивный зал на первую в ее жизни театральную репетицию.
