Кожан шумно выдохнул, откинувшись на спинку стула.
— А Совет ваш чего?
— А ничего. Объявили ее и человека разведчиками да затихарились. Но Крыську даже пальцем не тронули.
Снова выдох. Кожан зажмурил глаза под кудлатыми бровями, провел ладонью по лицу.
— Слава тебе, Господи...
Они помолчали еще немного.
— А ты, Стас, значит, поблизости сидел, когда ребята к нам вышли?
— Ага. И тебя, змея, на прицеле держал.
— Ну, уж в этом я даже не сомневаюсь. Где сидел-то? На торгашке или на пивной?
Кожан прищурился, посмотрел искоса.
— На магазине.
— То-то мне казалось, мельтешило что-то на крыше, когда ветер ударил... Ты-то как от этой тучи спасся?
— Как-как... Проторчал почти до света, а потом огородами, да подальше. Ушла она часа через два, как ветром сдуло. Хотя думал, что помру. Честно тебе говорю.
— Тебя, Стас, даже доцент Шурукаев не сгубил, и Алтухи твои не взяли — уж не то, что туча... — Питон усмехнулся, взъерошив коротко стриженные волосы пятерней. — И вся наша СБ со всех трех станций.
— И ты, — добавил Кожан.
— И я.
— Тебе девочка чего про меня рассказывала? — спросил Кожан глухим голосом.
— Все как было. И про разговор ваш, и про то, как ты ее с человеком вытаскивал.
На этот раз потер шею Кожан.
— Тогда, Капитоныч, понимаешь, почему я их так со станции... выводил. В смысле — с такими заворотами. В Алтуфьеве им места нету. Моя команда уж больно лихая. Пока я живой, может, ничего им и не было бы. Вот только сколько я протяну?
Питон медленно кивнул, пристально глядя на оппонента. Сидел перед ним все тот же Стас Кожин — анархист, разбойник, «враг упорный и умный». Тот же — да не тот. Бешеный огонь отгорел, остались угли. В мартеновской печи Кожановой натуры отлились терпеливость, пристальная внимательность, трезвый расчет, и закалилось то, что было исходно.
Но теперь печь остывала. Кожан устал. Как, пожалуй, и сам Питон.
Старики-разбойники...
А Кожан меж тем продолжал:
— У тебя, как мне ни противно это признавать, ей безопасней и проще, — он скривился, как будто проглотил что-то горькое. — У меня камень с души свалился, когда ты сказал, что ее приняли обратно. Но мне, Капитош, тошно становится, когда я думаю, что она всю жизнь проведет, бегая на Поверхность, и, скорее всего, закончит ее в чьих-нибудь зубах или под завалом. Или от пули. И ты это понимаешь не хуже. У нее шило в известном месте — размером с костыль железнодорожный. На станции она точно сидеть не станет. И вот еще что... — Кожин бросил хмурый взгляд на собеседника. — Пронюхает твой Совет про то, кто мне эта девчонка, — тут ей и каюк. Они из нее заложницу сделают, чтобы меня свалить. А когда свалят — то и она им не нужна станет. И все...
Он подпер голову ладонью. А Питон вздохнул:
— Уже знают.
Глаза Кожана полезли из орбит.
— У тебя засел осведомитель, — пояснил Зуев, — и мне он... не пучь глаза, Стас, выпрыгнут!.. неизвестен. Я сам это понял только недавно... Я бы, может, и радовался, что тебя так эсбэшники подловили, да не в этот раз. Так что давай думать, Стас, как нам с этим быть. И как девчонку из этого дерьма вытащить. Хотя, подозреваю, что ты УЖЕ что-то придумал — раз сам первый мне рандеву назначил. Так что колись!
Даже в темноте было видно, как бледное лицо Кожана наливается красным. Он запыхтел, как паровоз, начал было подниматься на ноги и вдруг мешком свалился на стул. Питона подбросило с места. Он ринулся к неприятелю.
— Э, Стас! Ты живой?
— Живой... Но, млять, иногда думаю, что лучше бы сдох давно!..
Кожан зашевелился, тяжело усаживаясь на стуле.
— Вот гниды... И эсбэшники твои гниды... ну да им положено... И моя сволота беспортошная... те еще паршивцы... Хотя им тоже положено... Вот как после этого жить с людьми?!
Кожан выдал последние слова и при этом пожал плечами с такой полукомичной экспрессией, что незамедлительно напомнил Питону Крысю. У той была в точности такая же повадка; видимо, это было семейное.
Зуев даже невольно улыбнулся. А его недруг между тем помотал головой, будто разгонял сон. И внезапно спросил:
— Ты, Капитош, в судьбу веришь? Не, даже голову не морочь. Не веришь. А я теперь верю... — он помолчал немного, вытащил давешнюю фляжку, пригубил. Подумав, протянул Питону. — Пей, не отравлю. Довоенное пойло, хорошее. Есть у меня одна задумка, змей. И надо будет под нее девочку нашу... и этого, который с ней таскается, все равно ведь не отвяжется, — Питон кивнул, — наверх со станции вытащить. В общем, слушай сюда...
Крыся окунулась в подготовку спектакля со всем пылом и страстностью своей натуры. И каждый вечер, прибегая после репетиции «домой», вываливала на Востока ворох новостей, впечатлений и собственных рефлексий вроде «а вдруг у меня не получится?», «я не знаю, как это правильно сделать!» и так далее. Исколола себе все пальцы, перешивая на себя Джульеттино платье, пошитое на куда более крупную и фигуристую Ларису. Подняла на уши коллег-добытчиков, и те ухитрились где-то добыть ей пару метров толстого хлопкового каната. Новоиспеченная актриса тут же расплела его на отдельные волокна, окрасила каким-то подозрительного вида отваром и теперь все свободное время проводила за сооружением парика. Волосы Крыси были коротко острижены, а для каноничного образа юной Капулетти требовалась длинная коса.
Они с Востоком теперь ежедневно спускались на станцию и шли через нее в тот самый поезд, высовывающийся из туннеля нос которого сталкер заметил еще в тот раз. Питон поговорил с Советом и убедил его дать «разведчикам» работу. Правда, к «стратегическим запасам» человека решено было на всякий случай не допускать, поэтому девушку и ее приятеля не отправили на грибные плантации или на ферму, а приставили разбирать и систематизировать материалы и экспонаты перевезенного на станцию довоенного краеведческого музея «Отчизна».
Когда Восток увидел все это богатство, аккуратно сложенное и составленное вдоль стен одного из вагонов поезда, изумлению его не было предела.
— Музей? — проговорил он, круглыми глазами глядя вокруг себя. — Здесь? В такое время?..
— Мы просто пытаемся остаться людьми, — вдруг раздался голос позади него. В вагон следом за ними вошла высокая сухощавая женщина примерно одних лет с Востоком. Как и у многих на станции, лицо ее носило следы пережитой эпидемии. — Хотя бы внутренне, если уж внешне не получилось. Так что можете считать, что у нас тут свое метро, — тут она хмыкнула. — С шахматами и поэтессами.
Она посмотрела на сталкера цепкими темными глазами и... протянула руку.
— Меня зовут Наталья Игоревна. Можно просто Наталья и на «ты». Я — учительница в школе Содружества. И по совместительству — заведующая местным музеем и библиотекой.
Восток осторожно пожал узкую ладонь и тоже представился. С Крысей Наталья была знакома уже давно — добытчица была чуть ли не главным «спонсором» и поставщиком библиотеки.
— Все это забрали с поверхности и обработали от пыли и прочих наносов еще месяц назад, но разобрать и привести в порядок все как-то руки не доходили, — сказала музейщица-библиотекарша, показывая неожиданным помощникам свои владения и очерчивая фронт работ. — Ибо, как говорили во времена моей безмятежной юности, «при разборе хлама главное — не начать его рассматривать». К сожалению, в моем случае это выполнимо с большим трудом, поскольку я — воистину музейная и книжная крыса!.. — тут она засмеялась невольному каламбуру. — Поэтому ваша помощь будет как нельзя более кстати.
Стараниями трех пар энергичных рук экспонаты были в течение нескольких последующих дней разобраны, систематизированы и разложены по причитавшимся им местам. По случаю открытия музея на станции устроили небольшой праздник: администрация выступила с торжественными речами, школьники — со стихами и песнями. А поскольку подготовкой номеров детской самодеятельности занималась также Наталья — в соседнем вагоне, где располагалась библиотека, — репетиции выступлений и все, что им сопутствовало, происходили практически на глазах Востока. И вот чем дольше сталкер находился среди скавенов и общался с ними, тем яснее он укреплялся в своем мнении, что люди сильно поспешили, сочтя крысюков дикими, неразумными и кровожадными тварями. Напротив — и это повергло Востока в немалое замешательство — скавены Содружества выделяли много сил и средств на обучение и воспитание собственного подрастающего поколения, на здоровый досуг жителей своих станций, а также довольно строго соблюдали определенные довоенные этические нормы. А некоторые — подобно той же Наталье Игоревне — даже находили в себе мужество иронично подтрунивать над своим нынешним положением, мутантством и некоторым родством с крысами.
