– О ты, имеющая прибывать в первом воздухе, ты, могучая в части земли, исполни приговор, – одними губами, будто отгоняет выдохом кружащее в воздухе перышко попугайчика, прошептал командир.
Серебряная лодочка почти беззвучно бумерангом шелестнула по воздуху и воткнулась улепетывающему стажеру в затылок чуть повыше бронеошейника. Так и подавился плевелами стажер, не добравшись до зерен. Остался невыездным верблюдом у ворот игольного ушка. Уже мертвый Петруха по инерции сделал два шага и растянулся возле ног мраморной музы Клио. И закрыл свои карие очи. Его язык вывалился изо рта, будто мальчишка хотел в последний раз по детски облизать губы. Модное пальто безнадежно испачкалось кровью.
Максимыч сдернул кепку с вспотевших коротко стриженых седин и надвинул на глаза ближайшему каменному идолищу, не важно, какому. Стянул за рукава плащ и неодобрительно поцокал – уже вторая пуговица успела оторваться. Затем плащ был перекинут через руку услужливому греко-римскому идолищу, а исполненный скорби полковник Внутренней разведки не спеша направился к убиенному, неврастенически морщась на скрип и хруст мелких осколков мрамора под ботинками. Наклонился. Потрогал сонную артерию, выдернул окропленную лодочку, пристегнул к цепочке и накинул петлю цепочки с гривной на шею. Гривной, напившейся крови девственника.
Зверь прятался внутри Максима Максимовича Храпунова. Зверь прятался за маской слуги царю, отца солдатам. За низкими седыми бровями, за мешками под глазами, за сжатыми в ровную линию губами. И пока с Максимычем была гривна, безопасны для Зверя оставались любые экзорцисские шоу, любые мессаги Белой Магии, любые наисвятейшие мощи. Потому что на гривне была записана повесть о том, как Дажьбог уничтожил равновесие между Навью и Явью.
Волкодлак-Зверь, прячущийся внутри начальника петербургского отдела ИСАЯ, почуяв кровь девственника, проснулся. Сначала Зверь усилием воли переиначил генетическую программу организма. Скелет изогнуло дугой, склонив череп ближе к долу. Носовые кости потянулись в длину, отбирая костную ткань у лобных, глазницы разъехались. Внутри черепа стали сжиматься соединительно-тканные мембраны, деформируя кровеносные сосуды, нервные клетки и волокна мозга. Челюсти начали удлиняться вперед, конечности наоборот – вжиматься. Из опустившегося параллельно горизонту тазового пояса устремился наружу росток хвоста. Кисти и ступни как бы стали вбирать пальцы внутрь, и на задних лапах осталось четыре пальца. Зато вместо ногтей образовались огромные клювообразные кофейные когти.
Ноздри впитали запах окислившихся трупов ассистентов Черного Колдуна, и этот запах уже воспринимался не смрадным, а сладким.
Новые гормоны, как метастазы, по капиллярам достигли волосяных фолликул. Волосяные мешочки резко увеличились от притока кератиноситов. И под давлением скопившегося кератина волосы поперли по всему телу, пронзая, распарывая и стряхивая лоскуты одежды...
* * *
...По красному, по белому, по черному паркету тяжело несся Передерий. Со скоростью пушечного ядра, но самому ему каждый прыжок казался в три раза короче.
Чуть не сшибая с постаментов полами вывернутого наизнанку пальто вычурные и огромные, похожие на ванны-джакузи вазы, бежал Передерий. Чуть не сворачивая со стен полные ужаса картины «Мученичество апостола Петра», «Похищение Европы», «Оплакивание Христа» и прочие страсти. Обесцвеченное и синее венецианское стекло и литургические приборы отражали в размытых образах бегство Герасима, его горящие рубинами глаза и развевающиеся высохшими водорослями космы. Его прилипшую к телу запятнанную рябиновым соком белоснежную рубашку и черную съехавшую набекрень бабочку.
Самую страшную ошибку в жизни совершил Черный Колдун. Все учел, все подстроил, чтобы недруг – грязный астралиец – примчался, как муха на кусок тухлого мяса. Обложил новоязыческое капище астральными минами-растяжками, чтобы цепные псы недруга получили весточку из Южно-Сатанинска. Вызвал снег, чтоб кресты на церквях стало не видать. А вот то, что злейший враг Передерия может использовать против Передерия отсеченную часть плоти Передерия, не учел. А ведь не первый век заклято тело Передерия, отказал он когда-то Врагу Рода Человеческого свое тело за Черное Искусство, и с тех пор все от Передерия отошедшее обращается Передерию же во зло.
Баррикадой на пути Герасима встали новые двери. Контур беглеца вырос в полный рост на вишневой вертикальной плоскости. Но растолкал половинки плечом Черный Колдун... И замер как вкопанный. Судьба явила милость – привела в Рыцарский зал. Полный колющего, режущего и рубящего оружия Рыцарский зал.
Плоть от плоти Передерия – отсеченная колесом вагона метро рука – никогда не успокоится. Разруби на тысячу долей, и каждая будет стремиться к ненавистному Передерию. Сожги руку, и облако отравленного, как Звезда Полынь, пепла погонится за обреченным Передерием. И выворачивай – не выворачивай одежду наизнанку, не спасет. Но ведь проклятую руку можно нашпилить на сталь, а сталь вогнать в дерево, хотя бы в ту же дверь. И рука окажется как на вертеле. И пока она освободится, Черный Колдун успеет вернуться и стать древнеславянским божеством. Надо только, чтобы у него оказались гривна и кольцо, и его избрала принявшая в тело богиню дева.
А став древним богом, он припадет к стопам всевышнего и принесет к его стопам языческую силу, как преклоненное знамя. И, может быть, Христос в великой милости простит Герасима за то, что сей непутевый некогда польстился на посулы Врага Рода Человеческого. И отпустят Герасиму великие грехи его, и спадет проклятие с измаявшегося тела. И тогда обретет покой бедный Передерий и сможет С ЧИСТОЙ ДУШОЙ уйти в могилу.
Надсадно сипя, исполненный мрачной решимости Герасим включил в зале полный свет и прошелся вдоль экспонатов. Две люстры ожили и засияли, как два Солнца. Электрический огонь озолотил лезвия кинжалов-базелардов и тесакоподобные полозья глеф, засверкал на изгибах шлемов-саладов и щитов-рондашей, заискрил на кончиках колючих шпор. Утопленным в рукав кулаком Черный Колдун рубанул по глянувшейся витрине и под нытье очнувшейся сигнализации выгреб из перевирающих люстру осколков испанскую рапиру. Холодную на ощупь, словно найденную в вечной мерзлоте.
Он вовремя обернулся лицом к дверям. Царапающая ногтями раскаленный электрическим заревом паркет, свистящая по надраенному паркету роликовым коньком черная рука влетела в зал. И по инерции ее пронесло мимо преследуемого.
Герасим вертикально саданул клинком, но промазал. А рука, отбуксовав, метнулась под ноги и с обезьяньим проворством покарабкалась вверх по брючине.
Словно футболист, перепасовывающий мяч, в подскоке Передерий взбрыкнул ногой. Черная, будто пропитанная дегтем рука не удержалась, цепкости не хватило, и, отлетев по дуге, мягко о пять пальцев приземлилась на стеклянный шкаф, содержащий три полных комплекта немецких рыцарских доспехов. Много веков тому – десять дней назад у Стерлигова в квартире так же в ряд стояли самовары, и свет так же облизывал им брюха.
Одной попытки хватило, чтобы Герасим осознал – выдернуть глубоко засевшую в паркет рапиру отнимет чересчур много времени. В два прыжка вернувшись к рассаженной витрине, не спуская глаз с готовящейся повторить атаку черной, будто выкупанной в мазуте, руки, он на ощупь выгреб из осколков вторую рапиру. Больно порезался об здесь же валяющуюся дагу[23], и от этого пуще рассвирепев и закричав корабельным басом, обрушил сталь на стеклянное хранилище. Полосующий удар на отдергивании.
Сигнализации пиликали на разные лады, словно плакали разбуженные гиены. Стоявшие в шкафу три железных истукана, ломаясь в суставах, стали рассыпаться в струях стекла. Под ноги Герасиму откатился созревшей шишкой дробно тарахтящий шестопер.
Герасим не сразу и сообразил, куда подевалась черная рука. И безысходная предсмертная тоска проступила горьким потом. Но вот в пустоте отлетевшего рыцарского шлема-армэ обозначилось шевеление, и снова был готов биться Передерий за пригоршню астрала. Радостно хэкнув, Герасим рубанул наотмашь по шлему, но тевтонское железо выдержало, только прогнулось. Поняв, что обнаружена и нечего тут притворяться моллюском, черная, будто сваренная в чернилах, рука шмыгнула из шлема, как скворец из скворечника.
Удары сыпались, Передерий дробил паркет, лишь щепки взлетали, словно силос из газонокосилки. Но черной, будто оттяпанной у негра руке везло, как заговоренной. Она с маху вписалась в стальную рукавицу от обрушенного доспеха, совершила три неловких прыжка, квакая консервной банкой, но посчитала, что маневренность ценнее, и покинула убежище раньше, чем Черный Колдун успел разрубить рукавицу надвое.
Так они оказались рядом с главным украшением зала – красивыми, как знаки Зодиака, четырьмя манекенами всадников. Электрический свет соскальзывал с доспехов, как с ледяной горки, и ломался на стальных швах, как льдина в ледоход. Отражение Передерия переполнило стеклянные глаза лошадиных чучел.
