любит Эйтан. Как она проголодалась! Но увы – все, кроме миски желтого риса, было мясное.
Эйтан накинулся на еду.
– Кушайте, кушайте! – приговаривал Муса.
– Я вегетарианка, – виновато пролепетала Ирис.
Эйтан чуть не выронил вилку от изумления:
– Я не знал! Ты раньше не была вегетарианкой! – В его голосе слышалась чуть ли не обида. – Что мы будем с ней делать? – разочарованно обратился он к Мусе.
– Ничего страшного, – успокоил их тот. – Сейчас приготовлю вам что-нибудь овощное.
Ей снова стало обидно. Она глядела на его спину, облаченную в белую рубашку и излучающую доброжелательность, и только потом перевела взгляд на Эйтана, с наслаждением пережевывающего розовый стейк, сочный кебаб, ломтики куриного филе. Его челюсти двигались быстро, облачко сожженной крови возносилось над их столиком, как над библейским жертвенником. К ее горлу подступила тошнота.
– С каких пор ты вегетарианка? – спросил Эйтан.
– Уже больше двадцати лет. Когда мы с Микки поженились, мы решили, что не будем прикасаться к мертвым животным.
Ей было неловко признаваться в существовании человека, рядом с которым она жила в течение столь многих лет, разделяющего ее мировоззрение, ее предпочтения в еде. Эйтан обеспокоенно покачал головой:
– Надеюсь, ты принимаешь B12?
– Конечно, когда не забываю.
Она с облегчением свела столь важную для нее, для Микки и для их детей тему к таким мелочам. Пары преодолевают куда большие различия, пыталась она утешить себя, но все же ей тяжело было смотреть, с каким удовольствием он жует, как будто на его тарелке не убитое существо, обладавшее сознанием, как будто он никогда об этом не задумывался.
– Я не представляла себе, что ты так неразвит, – не удержалась она. – Это такие же живые существа, как я и ты! Как ты их можешь есть?
Он отшатнулся, точно от удара:
– Так возвращайся к своему мужу, если тебя так отталкивает.
Его челюсти двигались не переставая, а когда он раскрыл рот, чтобы глотнуть арака, в нем было черно и пусто.
– Я его пока не бросила, – сказала она.
– Как это не бросила? – решительно возразил он, вплотную приблизив к ней свое лицо. – Иначе тебя бы здесь не было. – Его глаза, потемневшие от заката, сверлили ее насквозь. – Ты возвращаешься ко мне.
Улыбаясь, он сунул в рот кусок мяса и энергично зажевал, а затем он приподнял ее подбородок и начал облизывать ее губы, пока ее рот не раскрылся ему навстречу, наполняясь забытым и отталкивающим вкусом жареной крови. Ирис с ужасом чувствовала, как пережеванная мясная масса лезет ей в рот. Она попыталась оторваться от его губ, и не смогла – как не смогла вытолкнуть обратно ему в рот тошнотворную массу. Желудок скрутило от отвращения, но в легких не осталось воздуха. Не в силах сопротивляться, она, давясь, проглотила его жвачку с чувством унизительного поражения. Только после этого он ее отпустил.
– Ты ненормальный! – крикнула она, задыхаясь и понимая, что со стороны больше всего похожа на старую ханжу-училку. – Что это значит?
К ее изумлению, он усмехнулся:
– Успокойся! Где твое чувство юмора? Это что, все вегетарианцы такие дерганые?
В ярости она выскочила из-за стола и бросилась в туалет, где несколько раз, отплевываясь, прополоскала рот мыльной водой. Нет, это не смешно, совсем не смешно! Не смешно и другое: она вдруг вспомнила, как кормила малышку Альму, – почти так же, заталкивая ей в ротик пережеванную пищу, с мольбами, с угрозами, с посулами. Продолжала, даже когда чувствовала, что ребенку это отвратительно. Как она могла! Как он способен на такое! Взревела заводящаяся машина, и на мгновение Ирис захотелось, чтобы это был он, чтобы, когда она вернется к столу, его там уже не было. Неужели она правда на это надеется? Кто-то должен исчезнуть: он, или она, или Микки, или Альма, или все животные. Но в следующий миг она увидела его в дверях.
– Прости, Рис, я выделываюсь перед тобой, как влюбленный мальчишка! – Он обнял ее.
Ресторан понемногу заполнялся, и она торопливо оглядывала лица, надеясь, что она здесь никого не знает, а главное – никто не знает ее. Опустив голову, она вырвалась из его объятий и поспешила к их дальнему столику под навесом с вьющимся виноградом. Все тарелки были убраны, остались только жаренные на гриле овощи рядом с остывшим желтым рисом. Но во рту остался вкус мыла, и есть больше не хотелось.
– Похоже, я ревную, – шутливым тоном произнес Эйтан.
– Ты? – изумилась Ирис. – Что-то не припомню, чтобы ты ревновал.
– А я вообще не помню, чтобы ты была вегетарианкой, то есть замужней женщиной.
И она улыбнулась. Как можно на него сердиться! И предпочла не сердиться, пока у нее еще есть выбор.
– Я вспомнила, как заставляла есть свою дочку, – сказала она. – Это наверняка было для нее кошмаром, но я не могла иначе, я боялась, что она умрет.
– Умрет? – удивился он. – Ты перестраховывалась. Ни один ребенок еще не умирал от голода при таких обстоятельствах!
Она вздохнула:
– Я совершила ужасную ошибку, я думала, что спасаю ее. Она никогда не просила есть, никогда не была голодной, но она не росла, и я не знала, что делать.
– Может быть, она просто хотела мяса, – рассмеялся он. – Если бы ты давала ей мясо, она бы лопала за обе щеки.
– Это не смешно, Эйтан, – покачала головой она, снова напомнив себе училку.
– Может быть, но и не трагично, – если, конечно, ты по-прежнему не заставляешь ее есть.
– Сегодня кто-то другой заставляет ее делать другие вещи. – Ирис вдруг отчаянно захотелось поделиться с ним своими тревогами. – Я очень беспокоюсь о ней, Эйтан, мне кажется, она попала в беду.
– Сколько же ей лет? – спросил он все еще игривым тоном. – Мне так странно, что у тебя есть дети. Я еще не привык, ведь у тебя никогда не было детей.
– Двадцать один год.
В этот самый момент на столе завибрировал его телефон.
– Извини, это из больницы, – сказал он, беря свой мобильный.
Тон его голоса изменился, стал очень серьезным, словно речь снова шла о его больной матери.
– Ну так увеличьте дозу, – сказал он. – Я скоро приеду и осмотрю ее.
Может, судьба Альмы его не волнует потому, что он привык к плохим новостям? Или потому, что она не его дочь?
– Мне надо ехать, Рис. Когда я тебя увижу?
Она пожала плечами:
– Завтра я занята допоздна.
– А послезавтра у меня дети, – ответил он.
Ей хотелось сказать: «Посмотри на меня сегодня, посмотри на меня сейчас, я не влюбленная девушка семнадцати лет, я мать, чья дочь попала
