в беду, вот кто я такая!» Но он уже вскочил из-за стола.
– Кстати, в конце месяца я собираюсь на конференцию в Рим. Хочешь поехать со мной?
– Как я поеду с тобой? – пробормотала она.
– Если ты этого хочешь, то как-нибудь получится. Мы достаточно намучились, правда? Пришло время радости. – Он наклонился и поцеловал ее в лоб, слегка растрепав волосы. – Извини, Рис, я предупреждал тебя, что сегодня будет коротко, правда? Мне нужно вернуться в клинику.
– Ты не предупреждал, но это ничего, – ответила она.
Впервые с их новой встречи Ирис явственно ощутила, насколько невелико его присутствие в ее жизни. Полноценного, однозначного решения не будет никогда. Даже останься ты здесь еще на десять часов, ты не смог бы предложить решение той проблемы, которая не дает мне покоя. Но это, пожалуй, и к лучшему, ведь ты и не должен ничего предлагать: напрасные надежды – это моя собственная ошибка. Она рассеянно потягивала теплый уже арак и, только допив стаканчик, сообразила, что не сможет вести машину, не сможет доехать ни домой, ни к дочери. И дело было не только в страхе перед законом: голова реально кружилась и побаливала. Ирис махнула Мусе, и тот немедленно подошел.
– Все в порядке? – спросил он. – Хотите черного кофе, чаю с мятой? Чего-нибудь сладкого на десерт? Вот так всегда у нашего доктора, вечно он исчезает посреди обеда, – попытался он ее утешить.
Во взгляде Мусы ей почудилось сочувствие. Что еще он знает такого, что хотел бы от нее скрыть? Наверное, Эйтан часто приводит сюда женщин. Но сейчас ее тревожило совсем не это. Она указала рукой на пустующий стул.
– Может быть, присядете ко мне на минутку? – спросила она. – У вас есть дочь, Муса?
– Три дочки, – ответил он. – А почему вы спрашиваете?
И она заговорила, словно продолжая только что прерванный разговор:
– Моей дочери двадцать один год. Мне кажется, она попала в беду. Она работает официанткой в баре в Тель-Авиве. Она очень отдалилась и от нас, и от своих подруг, изменила внешность, и я думаю, что ее босс на работе полностью поработил ее. Может, это и не совсем секта, но мне очень тревожно.
Все то, что Ирис хотела рассказать Эйтану, она теперь выкладывала Мусе, – когда уже спускался вечер и в деревенских домах зажглись огни, когда птицы резкими криками скликали птенцов в гнезда. Муса тихо выслушал, закурил сигарету, сосредоточенно глядя на Ирис.
– Я сейчас приготовлю вам крепкого черного кофе, – наконец сказал он, – и побольше сахара, вам надо как следует подкрепиться. Поезжайте посмотреть, что с ней происходит, но не одна, пусть отец тоже едет.
– Он не хочет, – сказала Ирис. – Я же вам говорю, я уже несколько дней упрашиваю его, но он предпочитает закрывать на это глаза.
– Поедет, поедет, – заверил Муса. – Если вы действительно хотите ехать, он поедет.
К ним подошла невысокая официантка, по виду ровесница Альмы, и он заказал для Ирис салат с лимоном.
– Вам нужно набраться сил, – объяснил он, – чтобы приехать туда сильной.
Ирис послушно приступила к еде. К ее изумлению, чем больше она ела, тем становилась голоднее, – даже попросила снова принести ее желтый рис и овощи. Присутствие Мусы успокаивало, расставаться с ним не хотелось. Она попросила еще кофе. Темнота вокруг нее сделалась густой и горячей, как кофе, сваренный для нее Мусой.
В горах подобные темные душные ночи – редкость. Когда-то такой же ночью им сообщили о гибели отца. Ирис помнила, что из-за жары никак не могла заснуть и поэтому услышала стук в дверь, крики матери, услышала, как сиротство ворвалось в их маленькую квартирку, словно банда погромщиков.
Неужели она невольно передала это сиротство своей дочери? Она посмотрела на запад: последние отблески света еще мерцали на равнине по ту сторону горы. Там ее Альма, и нужно спешить, пока и она не погасла. Но едва Ирис вытащила из сумки свой сотовый, чтобы позвонить Микки, он опередил ее.
– Что с тобой? Ты все еще на работе? – спросил он.
Врать в такую ночь не хотелось.
– У меня была встреча за городом, – ответила она. – У меня голова болит, я не могу вести машину, и я не хочу ехать домой, я хочу, чтобы мы поехали к Альме в Тель-Авив. Пора, Микки. Подбери меня у развязки.
Он не спешил отвечать. В трубке отдавалось его тяжелое дыхание.
– Ты меня слышишь? – спросила она.
– Слышу, – ответил он. – Я думаю об этом.
– Нечего думать, Микки. Я уже подумала за нас двоих.
– Мне не нравится твой деспотизм, – огрызнулся он.
– А мне не нравится, что ты возражаешь.
Он вздохнул:
– Ладно, у меня нет сил с тобой спорить, дай мне полчаса.
Голос у него был недружелюбный и холодный: ему легче злиться на нее, чем беспокоиться о собственной дочери. До чего же глупо надеяться, что если один мужчина разочаровал, то другой преподнесет приятный сюрприз. Надеяться вообще глупо.
Глава четырнадцатая
Кончится ли когда-нибудь этот вечный спор? Похоже, мать и отец до последнего вздоха обречены препираться, кто из них виноват, кто был лучшим родителем, кто был прав и кто ошибался. Как много таких родителей Ирис встретила за долгие годы! Подняться над этим способны лишь немногие, и к их числу они с Микки, вероятно, не принадлежат. Он подобрал ее у развязки в неприязненном молчании. На что он так злится? Что придется ехать в Тель-Авив? Или место их встречи вызвало у него подозрения? А может, утром он прочитал то сообщение и теперь уже не подозревает, а знает наверняка? Как бы то ни было, сейчас она предпочла сосредоточиться на стоящей перед ними задаче и не думать ни о чем другом. Но что они скажут дочери, если вообще застанут ее, или хозяину бара, если столкнутся с ним? Обратиться ли к нему напрямую или ограничиться наблюдениями? Возможно, для начала лучше ничего не говорить, а присмотреться как следует? Жаль, что невозможно поговорить с Микки запросто, как с Мусой, откровенно посоветоваться с ним, вместе спланировать, что и как предпринимать. Как могло до такого дойти? Почему ей легче разговаривать с незнакомым человеком? Впрочем, и Орит, жене Мусы, в определенных обстоятельствах наверняка было бы удобнее посоветоваться с Микки, чем с собственным мужем. И это, без сомнения, самый распространенный и печальный возмутительный парадокс совместной жизни: сходясь, люди отдаляются друг от друга. Но почему?
Близость причиняет такую боль, оставляет столько ран и шрамов, что едва ли не каждая тема становится слишком
