Она замолчала, потрясенная значительностью произнесенных ею слов. На Славку же они не произвели особого впечатления. Но он предпочел выдержать паузу.
- Хорошо, - кивнул он. - Я понял. Феникс - это серьезно. Но какое отношение все сказанное тобой имеет к нашему делу? Не вижу ничего общего не только со статьей, но и с рассказом Симанской. Ни о каком Фениксе там не упоминается.
- А перо? А имя, которое нельзя произносить? Статья называется «Невыразимое имя»! - Ева взяла листки с текстом и показала Всеславу подчеркнутые карандашом строчки. - Вот заклинание, которое жена помещика заставляла повторять девочку.
- «О дыхание, которое внутри меня, соединись с дыханием земли, с флюидами духов, которые являются повелителями! Невыразимым именем Того…» - прочитал сыщик, перевел взгляд на Еву. - И что? Тут про перья ни слова!
- А потом помещику стало дурно. Есть вещи, которые нельзя произносить вслух, они выступают исключительно в завуалированном виде.
- Слишком завуалированном!
- Да! - согласилась она. - Чтобы сохранить тайну. Иначе любой сможет разгадать смысл образов.
- Для меня это слишком сложно.
- Конечно, если считать факты вымыслом! Смотри, что сказала нам Мария Варламовна про перо - «не произноси этого имени вслух, храни его в своей душе»! Теперь понимаешь, что речь идет об одном и том же?
- Ты имеешь в виду… - растерялся Смирнов, - перья Феникса, что ли?
- Ну, да! Имени Феникса как раз и нельзя произносить.
Всеслав ощутил легкое головокружение.
- Боже мой! Ева! Ты сведешь меня с ума! - простонал он. - Перья Феникса! О чем мы вообще говорим?! Убиты два человека, происходит шантаж… кто-то врывается в чужие жилища, разбрасывает вещи, разливает какую-то говяжью кровь… и все из-за мифического пера какого-то Феникса?
- Можешь злословить, сколько тебе угодно! - рассердилась Ева. - Но так и есть! Феникс - всему причина! И лучше тебе заняться этим прямо сейчас!
***
Когда Мария Варламовна проснулась, ее обступала темнота, такая густая, что ей стало не по себе. Она встала, подошла к окну и дернула шторы в разные стороны. Чернота за окном была чуть реже, чем в комнате, - глаза привыкли к ней, и среди кромешного мрака проступили тусклые огни вдалеке, колышущаяся пелена снега.
- Снег…
Звук собственного голоса показался ей странным и неуместным здесь, в этой темноте, полной шороха снегопада за окном.
Похожей ночью поезд, который привез ее в Москву, подкатил к пустому перрону. Было начало весны; с неба валили крупные, мокрые хлопья, превращаясь под ногами в грязноватую кашицу. Пока Маша дошла до здания вокзала, она стала похожей на снеговика.
В зале ожидания работал буфет. Она подошла к стойке и заказала себе чашку кофе. Выпить не смогла, горло свела судорога. Город за огромными вокзальными окнами - темный, мрачный, чужой - пугал ее. Что ей теперь делать? Куда идти?
Наверное, она представляла собой жалкое зрелище, стоя перед чашкой кофе и обливаясь слезами. Спасало то, что пассажиров в зале было немного и почти все дремали.
- Ты чего плачешь-то? - осторожно спросила буфетчица, подавляя зевок. - Обокрали? Или билет потеряла?
- Я из дому ушла… уехала, куда глаза глядят.
Маша не собиралась ни с кем откровенничать - слова вырвались сами собой, от отчаяния.
- А-а! - понимающе вздохнула буфетчица. - Бывает. Мужик допек? Алкаш, что ли, он у тебя? Дрался?
Не переубеждать же ее было? Маша кивнула. Буфетчица сразу прониклась к ней сочувствием.
- Ты баба красивая! Ревновал, сволочь?! Все они такие! Я своего давно прогнала и думать забыла. Ты не плачь, подруга. Глаза у тебя глядят куда надо - Москва и накормит, и напоит, и приют даст. Правильно сделала, что сюда махнула. Ты откуда?
- Из Кострова, - не стала обманывать Маша.
- У-у! - промычала буфетчица и закатила подведенные глаза.
Ни о каком Кострове она скорее всего не слышала и сделала вывод, что расстроенная барышня приехала из неописуемой глуши. Как же не помочь? Буфетчица изнывала от скуки: мужа своего она действительно выгнала, дочку отправила к матери, и… отчего-то захотелось ей совершить доброе дело. Незнакомая женщина буфетчице понравилась: было в ней странное обаяние - в лице, в том, как красиво лежали ее тяжелые, вьющиеся волосы, во всей ее плотной, ладной фигуре. Буфетчица не отказалась бы от такой внешности, но… что бог дал, тому и надо радоваться.
- Жить будешь у меня! - заявила она, удивляясь собственной прыти. - Утром моя смена кончится, и поедем. Отдохнешь, помоешься… а потом решим, куда тебя определить. У меня сеструха в строительной бригаде работает…
Буфетчица болтала без умолку, перескакивая с одного на другое, то жалуясь на свою жизнь, то успокаивая прекрасную незнакомку. Мария Варламовна почти не слушала ее.
- Давай, я тебе водочки плесну! - спохватилась разговорчивая дама и достала початую бутылку. - Оно и полегчает.
Симанская проглотила водку, не ощутив ее вкуса. Если бы можно было никуда не идти, не ехать, не искать работу, а взять… и исчезнуть, испариться бесследно, раствориться в черном холодном воздухе, пропитанном снегом и запахами поездов, вокзала. У Марии Варламовны закружилась голова, потому что с тех пор, как она села на автобус, который увез ее из Кострова, она ничего не ела.
- Эй, ты что? - испугалась буфетчица. - Сердце прихватило? У меня валидольчик есть… ты погоди, не умирай… я сейчас!
Она куда-то бегала, суетилась, предлагала незнакомке лекарства, воду и еле дождалась окончания смены, чтобы они смогли, наконец, уехать с вокзала к ней домой. И только уже в квартире буфетчица отдышалась, села и спросила:
- Тебя как зовут? Меня - Степанида.
- Редкое имя, - пробормотала гостья. - А меня - Маша.
- И у тебя имя редкое! - захохотала буфетчица. - Ладно, ты иди в ванную, а я поесть чего-нибудь приготовлю.
За едой Степанида глаз не могла отвести от новой знакомой.
- У тебя какая профессия? - спросила она, наблюдая, как Маша ковыряет вилкой омлет. - Небось артистка? Или учительница?
- Нет у меня профессии, - сказала гостья. - Ничего у меня нет, только немного денег. Я тебе заплачу за жилье.
Она хотела оторвать от себя прошлое - навсегда, с корнями, чтобы не возник соблазн вернуться.
- Ты что-о? - обиделась буфетчица. - Какие деньги? Лучше научи меня… хорошим манерам! Вон у тебя как все славно получается: вилочку держать, ножичек, рюмку… любо-дорого смотреть.
Спать легли поздно, наговорившись досыта. Болтала в основном Степанида, жаловалась на свою неудавшуюся жизнь, на мужа-алкоголика, на дочь-лентяйку, которая учиться не желает - одни гулянки в голове!
Симанская делала вид, что слушает, пока не уснула. Ночью ей приснилось лицо Андрея Чернышева - искаженное страстью, бешенством и еще чем-то необъяснимо ужасным. «Ты доиграешься! Сука! - кричал он, красный от выпитого, невменяемый. - Доиграешься!»
Вот и доигралась. Пришло время расплаты за любовные шалости.
Утром Маша проснулась не в себе, как будто в дегте ее вываляли. С трудом поднялась… умылась, выпила чаю. Из окна кухни виднелись бесконечные каменные дома, похожие на пчелиные соты - ячейка на ячейке. Над домами нависло серое, унылое небо. Господи, какая тоска!
Степанида не обманула, устроила Машу разнорабочей в бригаду к сестре. Той было все равно. Дворником? Уборщицей? Что ж, прекрасно! Тем разительнее будет контраст между ее прошлой жизнью и настоящей. Чем тяжелее работа, тем лучше - думать да страдать недосуг. Она старалась гнать от себя мысли - все, без исключения. Что будет с нею? Как сложится ее жизнь? А, не все ли равно?! Разрыв с Русланом, смерть Сережи Вершинина, всеобщая ненависть костровцев, которая выплеснулась на нее, подобно кипящей смоле, что-то надломили в душе Марии Варламовны. Привычный уклад, уют родного дома, работа в музыкальной школе, тишина провинциального городка и даже обожание мужчин опротивели ей. Любовь матери и та стала ее тяготить - ведь дочь не оправдала возлагаемых на нее Татьяной Савельевной надежд. Вместо престижного замужества, громкой свадьбы и переезда в Санкт-Петербург вышел безобразный, жестокий скандал. Бедная мама! Она этого не заслужила.
Каждое утро Мария Варламовна вставала ни свет ни заря, одевалась в плохонький спортивный костюм, сапоги, куртку, купленные по дешевке на оптовом рынке, и ехала на работу. Бригада делала капитальный ремонт спортивного комплекса, уборки было много: выносить мусор, мести, выгребать, мыть, протирать, таскать тяжелые ведра. Одно и то же день за днем.
Мария Варламовна надевала на голову платок, на руки - перчатки и окуналась в пыль, журчание воды, тряпки и швабры, запах краски, лака, моющих средств, строительных отходов. Она ни с кем не желала знакомиться, обедала среди своих ведер и щеток кефиром или молоком с булкой и снова принималась за работу.
- Что ты все моешь да скребешь? - удивлялась сестра Степаниды. - Твое, что ли? Махнула, как попало, лишь бы грязи видно не было, и хорош! Прямо смотреть на тебя тошно.
