напором газа.
По ее словам, решение заключалось в том, чтобы открывать крышку очень медленно, давать Софии шанс выпускать пар под чьим-то контролем. Отведите ее в парк после школы или дайте попрыгать на батуте минут десять – таков был совет психолога. Он был хорош в принципе, однако совершенно бесполезен в отношении ребенка, который бросался на землю, как только мы выходили со школьного двора, и визжал до рвоты в самом прямом смысле слова.
– София, хватит! – говорил я, зная, что делаю ей еще хуже, но не в силах совладать с собой.
– Иди ко мне, крошка, давай-ка я тебя понесу, – ворковала Майна, словно София болела, а не злилась, и из-за моей досады и беспомощности начиналась склока.
– Мамочка! – кричит теперь София. – Хочу к мамочке!
– Я тоже к ней хочу!
Моя жесткая реакция шокирует ее и заставляет замолчать. Пару секунд мы смотрим друг на друга, пока я не осознаю, что плачу. Я опускаю голову и, как могу, вытираю щеки, двигая плечами. Майна, Майна, Майна…
После событий 11 сентября все были напуганы. Каждый раз, когда Майна улетала, я чувствовал себя так, будто задерживаю дыхание, пока она не приземлится. Я умолял ее подыскать другую работу в индустрии авиаперелетов.
– Но я люблю эту свою работу.
– А я люблю тебя. И мне хочется быть уверенным, что ты вернешься домой живой и здоровой.
По-прежнему жива-здорова, – писала она после этого разговора сразу, как приземлялась. Мало-помалу мы успокоились, годы приносили обманчивую уверенность, а когда появилась София, я вообще почти перестал думать о каких-либо рисках. С тех пор не случилось ни одного громкого захвата самолета, и весь мир поверил, что их не будет. Не может быть.
И вот случился такой захват.
София опускает рукава халатика до самых ладоней, закрывает их и вытирает мне слезы. Шепчет, словно боится своих слов:
– А мамин самолет разбился?
Я делаю резкий вдох.
– Нет, милая, не разбился.
Новости передают каждые двадцать минут, и я сосредоточиваюсь, но слышу одно и то же. Связи нет… Отклонений от заданного курса не замечено… Никакой свежей информации. Представитель Группы действий за спасение климата отвергает сам факт своей осведомленности о захвате. Наше кредо – пассивное сопротивление и гражданское неповиновение, – заявил он, – и мы не одобряем и не оправдываем преступное насилие. Бекка наверху не издает ни звука, и я представляю ее уставившейся в «Полетный радар-24» в ожидании, когда самолет изменит курс. Услышанный мной в ее голосе страх не придал мне уверенности, скорее наоборот. Напуганный преступник опасен. Непредсказуем.
– А с мамочкой все в порядке?
София сжимается в комочек рядом со мной, да так близко, что я ощущаю на лице ее дыхание. В горле у меня стоит комок, и я чувствую, как в носу начинает щипать от слез. Не знаю, что делать, что ей ответить.
Майна бы знала.
Меня жаркой волной окутывает любовь, я невольно издаю тихий вой, он рвет мне сердце и сгибает меня пополам, когда вспоминаю склоки, резкие слова, горечь отношений, которые разрушил своим враньем.
– Папа!
София касается моей головы, и я слышу, как она напугана, но не могу говорить, потому что у меня перехватывает дыхание, я пытаюсь отыскать себя в деградировавшем человеке, плачущем, как ребенок. Как я мог все это допустить? Если бы не залез в долги, то никогда бы не обратился к теневому кредитору. Кате бы не угрожали, не было бы тайн, из-за которых мы с Майной отдалились друг от друга, не было бы у меня на пороге громилы с кулачищами, которому безразлично, кого колошматить. Бекка не смогла бы накачать меня снотворным, она бы проиграла, не успев начать. И мы бы с Софией не сидели в подвале, откуда нет выхода. Это все моя вина. Бекка, вероятно, и повернула некий ключик, но я долгие месяцы запирал себя на все замки.
– Папа, мне страшно.
Мне нужно взять себя в руки.
Я медленно восстанавливаю дыхание. Напрягаю каждую мышцу, окоченелую от холода и отсутствия движения. Пальцев я теперь почти не чувствую.
– А еще я есть хочу.
– Я тоже.
Голос у меня надломленный, и я откашливаюсь, опять повторяю свои слова, пытаясь убедить себя, как и Софию, что я держусь. Оглядываю подвал, будто еда может по волшебству появиться в тусклом свете, к которому мои глаза успели привыкнуть.
– Попытаемся снова покричать Бекке?
Нижняя губа у Софии дрожит.
– Она единственная, кто может принести нам что-то поесть. Я тебя в обиду не дам, хорошо?
Я принимаю ее молчание как знак согласия и кричу как можно громче:
– Бекка! Бекка! Бекка! – Кажется, я слышу, как она двигается, но не уверен. – Бекка! Мы хотим есть! И пить!
Мы прислушиваемся. Сверху раздаются шаги, потом на тонкую полоску света у двери падает тень. Радио внезапно выключается.
– София хочет пить и есть.
Ответа нет. Но тень, по крайней мере, на том же месте. Еще один шанс.
– Тогда хоть воды. Прошу тебя, Бекка.
– Дверь я не открою. Вы попытаетесь сбежать.
В голосе у нее напряженность, похожая на проявление стресса. Она не знает, что делать. Или потому, что понимает, что зашла слишком далеко? Мне нужно, чтобы Бекка оставалась спокойной. Если она спокойная, может, я сумею заболтать ее.
– Я шевельнуться не могу – как же я сбегу?
Я тяну трубу у себя за спиной, металл глухо звякает о наручники.
– Ты что-нибудь предпримешь.
– Прошу тебя, Бекка. Хоть что-нибудь для Софии. – Я смотрю на дочь. – Продолжай, – шепчу я ей.
– Бекка, пожалуйста, я очень хочу кушать.
Она отодвигается от двери. На мгновение мне кажется, будто Бекка ушла, но вскоре я слышу шум в кухне: звук открываемых ящиков, позвякивание ножей, хлопанье дверцы холодильника. Включается радио: затихающий припев «Прошлым Рождеством» сменяется песней о том, что значит быть одиноким в эти особенные дни.
Надо быстро соображать. Возможно, это наш единственный шанс.
– София, мы отсюда выберемся. – Она вглядывается в мое лицо, ожидая продолжения обещания, а я соображаю, что могу попросить ее сделать. – Как быстро ты бегаешь?
– Быстрее всех в классе.
– А замереть можешь?
Дочь садится, скрестив ноги, сложив руки на груди и плотно сжав губы, так, когда делают перекличку.
– Очень даже впечатляет, – улыбаюсь я. – Мы с тобой типа в игру сыграем, хорошо? Сначала ты замрешь, а потом побежишь как можно быстрее.
Дверь в подвал открывается внутрь, в сторону лестницы. Если София прижмется за ней к стене, Бекка ее не заметит.
– Снимай халатик и клади его вон туда, – киваю я в самый темный угол. – Мы сделаем вид, будто ты лежишь на полу.
София соглашается, зубы ее уже стучат, когда она раскладывает халатик. Не идеально, но глаза Бекки будут некоторое время привыкать к
