его скорбь — притворство? — Сорайя оглянулась на заклинателя, которого поддерживал Венцеслав. Казалось, что Гаевик постарел лет на десять с тех пор, как они оставили тело Кветки у фонтана.
— Нет, горе его настоящее, но все мы способны оплакивать нереальное. Он скорбит не о Кветке, но о мечте, которую сплел вокруг нее. Ученая и созданный им идеал слились воедино настолько, что он уже не различал их. — Рука Махьяра потянулась к тому месту, где обычно висел Молот; пальцы мгновение ощупывали пустоту, потом упали — жрец запоздало вспомнил, что медальона у него больше нет. — Так поступают многие. Обманывают себя, отвергая то, что есть, и видя лишь то, что им хочется видеть. А с чародеями еще хуже. Их искусство само по себе стремится превратить нереальное в реальное. Они используют магию, чтобы преображать мир вокруг, преобразовывать его в соответствии со своими представлениями. Даже те, которые понимают ограниченность своих сил, обычно приобретают искаженное восприятие. Они считают, что все возможно — если только магия будет достаточно сильна. Именно из-за этого высокомерия чародеям так трудно верить в богов. Они не желают полагаться на божественное, поскольку думают, что сами способны добиться всего, чего захотят, — стоит только расширить пределы своей магии.
Слова жреца произвели на Сорайю глубокое впечатление. Теперь она увидела Гаевика совсем с другой стороны.
— Когда он пытался связаться с зеленым народцем, он ожидал опасности или просто думал, что это нечто иное, чему можно придать форму при помощи магии? — За первой мыслью пришла вторая: — А можем ли мы быть уверены, что Оракул под Вуалью привела его в чувство? Мы же видели на Поляне Висельников, что и ее колдовство небезгранично.
— Мы должны верить, — ответил Махьяр. — И помнить, что мы — народ Зигмара.
Сорайя кивнула. Она не осмеливалась сознаться в том, что вера ее не всецела. Зигмар могуч, но и Нагаш силен. Особенно здесь, в Шаише. Безусловная вера в защиту Бога-Царя и в свое предназначение — разве не они привели Яхангира к гибели?
Группа продолжала шагать по катакомбам. Сорайя затруднялась определить, далеко ли они ушли от гробницы, но ей казалось, что миновало немало часов. Она уже отчаялась когда-нибудь увидеть что-то кроме этих стен, облепленных костями, среди которых сновали прозрачные черви. И тем сильнее стало потрясение, когда кошмарные стены внезапно сменились плитами белого в черных прожилках мрамора, отполированными до зеркальной гладкости.
— Мы вышли из катакомб, — провозгласила Оракул под Вуалью, скользнув мимо Сорайи и Махьяра, чтобы погладить стену рукой в перчатке. — Здесь начинается склеп-крепость леди Олиндер. — Повернувшись, она кивнула Венцеславу. — Этот путь ведет к гробницам под ее мавзолеем. К тайным подземельям и запретным схоронам, где она прячет сокровища.
— Мы пришли сюда не за сокровищами, — напомнил Махьяр провидице. — Мы здесь, только чтобы снять проклятие, тяготеющее над нашим народом.
Смех Оракула под Вуалью эхом прозвенел во мраке.
— Сокровище Госпожи Печалей — горе, которое она причиняет живым. Что для мортарха Скорби ценнее слез ее жертв? — Она погрозила Махьяру пальцем. — И несомненно, проклятие, наложенное ею на ваши города, для нее куда ценнее золота и драгоценных каменьев.
Сорайя повнимательнее присмотрелась к мраморным стенам. В них что-то двигалось. Сперва она подумала, что это могильные черви из катакомб, поскольку движение было бесплотным — только форма, без содержания. Но, приглядевшись, она различила смотрящее на нее лицо. Искаженное, худое, бледное — ужасный образ, лишенный тепла и цвета. Азиритка отпрянула, стиснув эфес меча.
— Тут что-то есть! За стеной!
— Не за, а внутри, — поправила ее Оракул под Вуалью, кивая. — Жертвы леди Олиндер. Их тела давно рассыпались в прах, но духи остались, заточенные в этих чертогах до того страшного дня, когда Великий Нагаш призовет всех мертвых, подняв их в последний поход. — Она постучала пальцем по камню. — Их не надо бояться. Они всего лишь эхо, отражение, затерянное в ночи. Они нас не видят и не слышат.
— Неупокоенным помогают охотиться на живых другие чувства, — заметил Махьяр.
— Именно так, но эти духи ни на что не способны. Они не обладают свободой действий. Бояться надо не этих жалких тварей, а их тюремщиков — духов столь грязных и порочных, что их поставили служить Госпоже Печалей.
Сорайя с трудом отвела взгляд от пытающегося вырваться из стены призрака.
— И много этих тюремщиков? — спросила она, не сдержав страха в голосе.
— У леди Олиндер было много, очень много времени, чтобы собрать свои войска, — сказала Оракул под Вуалью. — Она призвала духов и призраков со всего Шаиша и даже из других Владений. Вы должны действовать быстро, и вы должны быть осторожны. Каждый миг, проведенный в этих склепах, — искушение судьбы.
— Что ты имеешь в виду? — Венцеслав подвел Гаевика ближе к провидице.
— Несмотря на упырей, могильных червей и даже этих несчастных духов, заточенных в стенах, вы пока не привлекли внимания мортарха. У вас все еще есть шанс снять с вашего народа проклятие.
Сорайя содрогнулась, почувствовав скрытую в словах провидицы угрозу.
— А если мы привлечем ее внимание? Если Госпожа Печалей узнает, что мы здесь?
Оракул под Вуалью склонила голову и сцепила пальцы в замок.
— Все, что вы претерпели, окажется напрасным. Ваш поход завершится крахом и смертью. И злая судьба останется висеть над вашим народом, бросая на него свою черную тень.
— Мы не проиграем, — поклялся Махьяр. — Видит Зигмар, мы не проиграем.
Убежденность в голосе жреца приободрила Сорайю. Но как бы ей хотелось разделить его уверенность…
Оракул под Вуалью повела их в глубины подземелья. Венцеслав старался не смотреть на мраморные стены, но искушение оказалось слишком велико, и взгляд его то и дело останавливался на призрачных фигурах, заточенных в полированном камне. Глаза призраков были пусты и смотрели в никуда. Провидица не ошиблась, духи не видели их, но, очевидно, все-таки смутно ощущали присутствие рядом живых.
Капитан скрестил пальцы руки, несущей факел, пытаясь удержать крохи удачи, которая могла просочиться в это проклятое место. Еще Венцеславу припомнилось, что свист должен отгонять призраков, но губы его слишком пересохли, чтобы подвергать их еще и этому испытанию.
Духи, заключенные в стенах, были одновременно жалкими и ужасными, вызывая сочувствие и отвращение разом. Венцеслав видел давно умерших матерей, баюкающих давно почивших младенцев, видел руки, простертые в мольбе о помощи, которую он не мог им оказать. Он видел солдат, салютующих фантомными мечами, но жест этот отчего-то выглядел издевательским. Видел свирепых призраков, царапающих стены, стремясь добраться до живых, которых они чуяли, но не видели. Видел и похотливых призраков, делающих непристойные жесты,
