же опрометчиво, как ученая или Гаевик.
— Я благодарен тебе, — повторил Омид. — Я у тебя в долгу.
Он судорожно обнял Кветку, а потом, очевидно смущенный жестом, быстро отстранился и, коротко поклонившись, отошел от ученой.
Сорайя не знала, как следует понимать сцену, свидетелем которой она стала. Слишком хорошо она знала Омида — и его неизменную враждебность к жителям Восточного Дола. Возможно, конечно, что спасение жизни изменило его отношение, а может, он играет в какую-то другую игру. Следом за ним она подошла к страшной гробнице:
— Ну и что все это значило?
Отвечая, Омид не смотрел ей в глаза.
— Ученая спасла мне жизнь. Я благодарен ей.
Сорайя поймала его подбородок и силой приподняла голову.
— Я спрашиваю, что ты задумал? — прорычала она. Теперь Сорайя была твердо уверена, что здесь что-то нечисто.
— Черви возвращаются!
Эхо разнесло крик Венцеслава по всей пещере. Все повернулись и увидели, как по стенам катится волна. Черви прибывали не только из прохода, по которому пришли люди, они наступали со всех сторон.
Махьяр с волчецветом в руке смело шагнул к ближайшей стене, не обращая внимания на призывы вернуться.
— Мой щит — Зигмар и моя вера, — произнес он и поднес талисман к костям, повторяя то, что сделала Кветка. Корчащаяся масса отпрянула. Жрец повернулся. На лице его читались удивление и облегчение разом. — Ради Молота, действует!
Сорайя покосилась на свой оберег, свернутый из половники стебелька волчецвета. Сумеет ли этот прутик обезопасить ее? Чувствуя, как пот катится по лицу, она смотрела на могильных червей, подползающих все ближе. Краем глаза она заметила и Омида. Тот не потел. И вообще, с учетом его недавней паники был на удивление спокоен.
Сорайя сразу сообразила, в чем дело. Но крикнуть и предупредить не успела. Мучительный вопль разрезал воздух. Обернувшись, Сорайя увидела корчащуюся на полу Кветку, облепленную полупрозрачной массой червей — и все новые и новые твари сыпались на нее с костяных стен. Лицо ученой превратилось в маску ужаса и боли, но после первого визга все прочие звуки задушила копошащаяся груда.
— Кветка! — Гаевик мгновенно оказался на ногах.
Он бросился к упавшей женщине, рассыпая слова заклинания, бешено шевеля и хрустя пальцами, торопливо плетя чары. Потом все тело его охватил огонь — трескучее зеленое пламя потеснило тьму. Маг бросился на призрачных червей, испепеляя их, превращая в пар, сунул руки в извивающуюся груду, пытаясь вырвать Кветку из растворяющих ее «объятий».
Венцеслав и Махьяр бросились на помощь чародею. Своими талисманами они отгоняли новые потоки могильных червей, спешащих присоединиться к омерзительному пиршеству. Черви расступались — медленно, слишком медленно. Когда прилив пошел на спад, пламя Гаевика смогло прожечь массу, обволакивающую Кветку.
Крик колдуна, увидевшего то, что осталось от ученой, был самым скорбным звуком из всех, что когда-либо доводилось слышать Сорайе.
Оракул под Вуалью присоединилась к людям, в ужасе обступившим Кветку. Глядя на полуобглоданную женщину, она горестно покачала головой:
— Я не знаю магии, которая могла бы исцелить подобные раны или облегчить ее страдания.
Гаевик вскинул глаза. По щекам его катились слезы.
— Я знаю такую магию.
Он снова посмотрел на жуткое месиво, несколько секунд назад бывшее лицом женщины, которую он любил. От лица этого осталось ровно столько, чтобы выразить невыносимую агонию умирающей. И чародей, достав нож, решительно положил конец ее страданиям. Потом обнял безжизненное тело и зарыдал.
— Не понимаю, — выдавил Венцеслав. — Кветка сделала талисманы. Мы знаем, что они действуют. Я же сам видел, как она отгоняет червей.
Именно этот момент выбрала Сорайя. Кинжал ее глубоко вошел в грудь Омида, пронзив сердце. Солдат неверяще уставился на нее, потом глаза его остекленели, и он рухнул замертво у ее ног. Венцеслав и Махьяр потрясенно развернулись к ней.
— Это Омид, — объяснила им Сорайя. — Он боялся червей. Боялся, что оберег из половины стебля не защитит его.
Она пинком перевернула тело, наклонилась — и извлекла из-за пазухи убитого два талисмана: поменьше, который ему дали, и побольше, который он украл.
— Трус, — выплюнул Махьяр. — Проклятый трус.
— Предатель, — пробормотал Венцеслав затравленно.
— Он предал Кветку, потому что боялся, — сказала Сорайя, вытирая подкатившиеся к глазам слезы. Омид был последним из ее товарищей по Гробовой страже. Последним звеном относительно благополучного прошлого. — Я не могла допустить, чтобы он проделал это снова. Не могла допустить, чтобы из-за него убили кого-то еще.
Глава тринадцатая
Выложенные костями катакомбы — жуткий лабиринт, разъедающий недра горы, — тянулись на многие мили. Безнадежно заблудиться маленькому отряду не давало только руководство Оракула под Вуалью. На каждом повороте провидица останавливалась, выбирая направление. И каждый раз ледяные тиски сжимали сердце Сорайи. Если Оракул ошибется, никто из них не сумеет отыскать дорогу обратно. Они так и будут бродить по катакомбам, пока смерть не доберется до них. И тела их затеряются во тьме.
Сорайя посмотрела на стены. Призрачные черви никуда не делись — ползали себе, петляя среди скелетов. Рука солдата легла на талисман, который она теперь носила, — тот самый, украденный Омидом у Кветки. Потеряв еще двух членов своего отряда, Венцеслав отдал колечко из волчецвета Сорайе — на тот случай, если страхи Омида все же не были безосновательны. Вдруг оберег поменьше и вправду не отогнал бы червей?
Внимание Сорайи переключилось на Гаевика. Чародей не произнес ни единого слова с тех пор, как положил конец страданиям Кветки. Венцеслав держался рядом с ним, направлял его, вел по лабиринту, боясь, что в своем угрюмом оцепенении заклинатель отстанет и затеряется в переходах.
— Возможно, ему повезет, и он вообще не придет в себя, — сказал Махьяр, проследив за взглядом Сорайи. Воин-жрец шел вместе с ней впереди их так резко уменьшившегося отряда, Оракул под Вуалью чуть отставала, а два восточнодольца шагали замыкающими.
— Думаю, он по-настоящему любил ее, — вздохнула Сорайя — и с удивлением уставилась на скептически приподнявшиеся брови Махьяра. — А ты так не считаешь?
— Чародеи — это особая порода, — ответил Махьяр. — Они не такие, как нормальные люди. Магия, которую они изучают, меняет их, искажает, направляет их разум странными путями, о которых лучше и не задумываться. Они обретают чудесные силы, но в то же время теряют многое из того, что считается обычным среди людей. — Он покачал головой. — То, что он чувствовал к Кветке, называется одержимостью. Он был предан идеалу, иллюзии, созданной его собственным разумом для наполнения пустоты, окружавшей его. Мечте о том, что впереди может ждать что-то лучшее; заблуждение, что он еще может обрести простое человеческое счастье.
— Думаешь,
