тебя. Ты должна это знать, — тихо сказал я.
Нет, я стану умолять.
Единственное обещание, которое мы дали друг другу, заключалось в том, что никаких обещаний не будет. Она ясно дала понять, что мы друзья. Так что, возможно, это я был тем, кто вел себя иррационально. Но я не стану ждать здесь, чтобы оказывать ей знаки внимания, когда она вернется.
Ее взгляд снова метнулся в сторону.
— Конечно, я это знаю. Я не такая… — она пошарила в сумочке.
Я подождал, но она больше ничего не сказала.
Тогда зачем утруждать себя тем, чтобы идти на свидание с другим мужчиной?
Это то, что я хотел знать. Она могла бы провести ночь со мной.
Ей не нужно было встречаться с Гейджем, не так ли? С какой целью?
У меня болело в груди. Болело все мое тело.
Выбери меня. Скажи, что он тебе совсем не нужен. Физически или как-то иначе. Скажи, что ты не откажешься от меня ради него.
Я чувствовал себя ошеломленным. Я думал…
Что, Трэвис? Что это нечто большее, чем отличный секс? Что, поскольку ты хочешь ее, она автоматически хочет тебя тоже? Разве она с самого начала не ясно дала понять, что это не так? Вот что ты получаешь.
Боже, это было больно. Это убивало меня. И я поставил себя в такое положение.
Именно поэтому ты никогда этого не делал.
Теперь это было так невероятно ясно. В прошлом я выбирал тех, кто не мог причинить мне боль. Потому что я на самом деле не отдал им ни капли своего сердца.
Но сейчас… сейчас…
До моих ушей донесся звонок в дверь, отдаленный звон с нижнего этажа. Ее глаза снова встретились с моими, румянец стал еще ярче, прежде чем она повернулась и сдержанно вышла за дверь.
Второй сорт. И второй сорт даже не заслужил прощания.
Я прерывисто выдыхаю, зажмуривая глаза и позволяя боли прокатываться по мне волнами.
Я услышал ее смех снизу и глубокий голос Гейджа, говорящий что-то, что несомненно, было очаровательным и приятным.
Я не пошевелил ни единым мускулом, просто стоял один в ее комнате, где она меня оставила, пока снаружи не закрылись дверцы его машины и я не услышал ровный звук мотора его «Ауди» — машины, которая стоила как вся моя зарплата за два года, — выезжающей с посыпанной гравием подъездной дорожки.
Только тогда я смог двигаться, выскочив из ее двери, спустившись по лестнице и вернувшись к своему грузовику, где я запрыгнул внутрь и выехал с подъездной дорожки.
Я повернул в противоположном направлении от того, в котором они должны были поехать, в сторону ресторанов на берегу озера в Каллиопе, где он будет угощать ее вином. Он, вероятно, заметит, что она напряжена. Ей было неудобно причинять мне боль, потому что она была доброй.
Но она все равно это сделала, потому что у нее не было ко мне тех чувств, которые я испытывал к ней.
Только когда я свернул на грунтовую дорогу, которая вела к моей земле, я смог сделать полный вдох. Я медленно остановился, опустил стекла и выключил зажигание, невидящим взглядом уставившись на выцветший красный амбар. Прошли годы, прежде чем я накопил на то, чего хотел. Единственное, что у меня осталось.
У меня кружилась голова.
Ты либо откажешься от всего. Либо потеряешь все.
Отчаяние усилилось, горячим потоком нахлынуло уныние, и я откинулся на спинку сиденья, ветерок через окно трепал мои волосы, но не делал ничего, чтобы охладить мою кровь.
Кучка вещей, которые дала мне мама, лежала на небольшом пространстве пола за пассажирским сиденьем, и я повернулся, потянувшись за ними.
Зачем? Чтобы мучить себя дальше? Чтобы напомнить себе, что меня всегда бросали люди, о которых я заботился? Люди, которые имели значение?
Альбом с фотографиями лежал поверх папки с документами, и я порылся в нем, закрыв его всего через несколько страниц. Мне было больно смотреть на моего отца в тот момент.
Я мог бы использовать тебя прямо сейчас. Я мог бы использовать тебя во многих моментах.
Но даже если бы ты выжил, ты ушел. Ты предпочел его мне.
Ты гребаный мудак.
Только я не ненавидел его. А хотел бы. И это было больнее всего.
Под альбомами была папка с оригинальными документами, и я открыл ее, потратив несколько минут на чтение, нахмурив брови, когда перечитывал ее снова, более медленно.
Срань господня. Она была права.
Я понял, что имела в виду моя мать.
Я на мгновение поднял глаза, барабаня пальцами по рулю.
Бам. Бам. Бам.
Эта поправка к первоначальному контракту, касающаяся владения Пелионом, изменила все. Я откинулся назад, размышляя. Судебный иск почти наверняка сработал бы с привлечением правильных юристов.
По крайней мере, мы с Арчером разделили бы город. Я снова рассмотрел документы. Я бы восстановил социальный статус среди элиты Пелиона и Каллиопы, которым когда-то наслаждался. У меня были бы деньги, чтобы построить дом, который я хотел, на этой земле передо мной. Земле, которая когда-то принадлежала моему отцу, но теперь стала моей. Только моей.
Я имел в виду именно это, когда говорил своей матери, что Арчер отлично справлялся с управлением городом и что граждане Пелиона процветали под его руководством. Но Арчер все еще мог продолжать делать то, что он делал. Ему не нужно было делить собственность на город. Но я мог мягко потребовать, чтобы он выкупил ее у меня.
Почему у него должно было быть все, когда Коннор Хейл был и моим отцом тоже? Даже если он этого не хотел.
Нам не пришлось бы привлекать юристов.
Не нужно было бы устраивать беспорядок.
Мой пульс замедлился, и я почувствовал, что лучше контролирую ситуацию.
Бам. Бам. Бам.
Снизошло облегчение.
Почему нет?
Даже если была небольшая вероятность того, что Хейвен останется, она ушла от меня сегодня вечером, показав мне, что я мало для нее значу. Я просто был ее другом с выгодой для себя. Временным… то, что я много раз делал с другими, если честно. По всему Пелиону женщины бы — вполне оправданно — хохотали до упаду, если бы знали, какую боль я испытывал сейчас. Несмотря на то, что сказал Берт, Хейвен не будет той, кто заполнит или дополнит меня. Надежда на это потенциальное будущее умерла.
Если я собирался потерять все это — снова — на этот раз, почему бы не захватить то, что я мог, прежде чем все это пропадет?
Глава
