Время для посещения Горбунова мы выбрали самое подходящее, между часом и двумя. Веня по-прежнему не вылазил из мастерской, на жэковском балансе в подвале значилось тридцать девять квадратных метров, на самом деле тут легко заблудиться. Но кто-кто, а я, оставивший здесь свои лучшие годы, знал все ходы-выходы Венькиной берлоги, мог смело бродить по ним без фонаря.
Металлические створки щелкнули, мне пришлось зайти первым, чтобы Веня не перенервничал. Здесь долго не думают, непрошенных гостей всегда есть чем встретить, не зря в свое время Венька расщедрился для них на такой хлеб-соль, как огнемет. Что касается его ребят, то они сейчас, выстроившись в дружную шеренгу, насупленно смотрят на моих. Снимаю напряжение, нависшее в звенящей тишине, пожимаю руку хозяину и зову Оксану.
Еще один эффект. Вот сейчас стояли эти мальчики с волчьими внимательными взглядами, готовые в любую секунду по мимолетному движению головы Горбунова влево броситься на незванных гостей, а вошла Оксана — и все внимание уже приковано к ней, мужик постоянно остается самим собой. Но если говорить откровенно, я не испытываю при виде этой девочки никакого желания, хотя к женщинам питаю известную слабость; для меня лечь с Оксаной было бы не меньшим абсурдом, чем заниматься любовью, например, с Рябовым.
Пользуясь тем, что телохранители Горбунова продолжали раздевать Оксану вмиг вспотевшими глазками, я смело иду вперед, к огромной вешалке, но Веня не сдвигается с места, а один из его парней, конопатый до неприличия, вспомнив о своем предназначении, подскочил ко мне, проявив непростительную несдержанность.
— Слы-шишь, — он нарочно растягивал слова, — ты плохо ды-шишь…
Остальные ребята неподвижно стояли на своих местах, что мои, что Горбунова. Новичок, решил я, и коротким ударом по переносице опрокинул его на пол.
— Извини его за фамильярность, он новенький, — подтвердил мое предположение Горбунов, и тут же попытался взять реванш, — учитесь, ребята, этот человек начинал, как вы, а теперь, — не без издевки продолжил он, — стал очень большим боссом.
— Пошли, Веня, — прервал я начавшееся повествование и толкнул вперед дверь-вешалку. Если Веньку вовремя не остановить, он закатит целую лекцию о своей роли в моей судьбе и, конечно же, о том, что во многом благодаря невиданной проницательности Горбунова его бывший телохранитель стал такой же личностью, как он сам. При этом Веня скромно умолчит, что сейчас я получил право отдавать ему приказания в виде дружеских просьб. Я всегда старался не портить с ним отношений, всячески способствовал желанию Горбунова создавать видимость собственной самодеятельности, и он это воспринимал как должное.
По старой привычке присаживаюсь на инкрустированный столик и уже в который раз любуюсь великолепным собранием досок, о которых не смеет даже мечтать местный музей.
— Веня, — без предисловий беру проблему за ее острые углы, — завтра, вернее, сегодня утром, ты сходи, пожалуйста, к Дубову с новой клиенткой. И пусть это будет последний клиент для Дубова. Он должен сесть на голодный паек.
— Все сказал? — спросил Веня и, получив утвердительный ответ, похабно пошутил, — а теперь слей воду. Неужели ты считаешь меня таким наивным, что я буду сам себе кислород перекрывать. Дубов взносит двадцать процентов от каждой сделки.
— Сколько сделок он совершает в течение полугода?
— Двести, — не задумываясь выдал Веня, с ходу смикитивший, в чем дело.
— Средняя цена его работы — пятьсот рублей, — начал вычислять я и тут же услышал заключение опытного искусствоведа:
— Тысяча!
— Веня, это уже даже не смешно. Но чтобы ты успокоился, дай мне хоть слово вставить. Пятьсот и двести, с которыми я даже не пытался спорить, это две штуки. Правильно. И еще штука в качестве неустойки, договорились?
— Я всегда жалел, что ты ушел от меня, — даже с ноткой какой-то печали произнес Веня, показывая, что с таким дельным предложением трудно не согласиться.
Я уже был в дверях и, словно вспомнив о чем-то, сказал:
— Да, Будинецкая отдала нам свою коллекцию. Так что мне повезло больше.
Я не зря сказал «нам». Горбунов даже в мыслях не станет тягаться с моим тестем, а я исправно делаю вид, что лишь исполняю все его планы. Однако, дав мне очень многое, старик продолжает держать в руках нужные связи, это его основные козыри, иначе я давно отстранил бы его от дела — страхуется Вышегородский даже против близкого родственника и правильно делает.
Машина была запущена в ход. Оксане предстояло максимум за две недели выжать Рому до исподнего. Это она умеет, не зря я придаю наукам такое значение. Опытный сексолог, хороший психолог, «Кама Сутра», отлично подобранная видеотека помогли моим девочкам научиться творить на простынях такие чудеса, что никаких сбережений не жалко. А у Ромчика Дубова их не слишком много…
Перед тем, как заснуть, я подумал, что для полного удовлетворения прожитым днем мне не хватило спортзала и сауны; светильник электронных часов ненавязчиво напоминал — давным-давно наступила глухая осенняя ночь и следующее рабочее утро начнется с появлением Рябова. И снова предстоит круговерть неотложных дел; и так изо дня в день, из года в год, без отпусков и выходных, с редкими часами отдыха, когда для серьезной работы уже не хватает сил.
Приехав после звонка Рябова, позволившего отдохнуть ровно пять часов, к моим дорогим и близким, я сразу увидел картину, заставившую отнестись к собственному сыну с некоторой симпатией. Вышегородский мочился у двух огромных кустов роз, Гарик, подкравшись сзади, ловко просунул грязный веник между его широко расставленных ног, дал ему немного намокнуть, а затем, несмотря на протестующие возгласы продолжающего свое дело деда, стал аккуратно проводить этим веником по его сутулой спине.
После короткой безрезультатной погони за своим долгожданным счастьем, которое очень быстро унесло двадцатикилограммовое тело от предстоящего подарка за такую творческую работу, Леонард Павлович подошел ко мне и с обычной ноткой подозрительности спросил:
— Твоя школа?
— Что вы, Леонард Павлович, я же с ним почти не вижусь. И додуматься до такого мне бы никогда не удалось.
Столько лет ждавший внука, Вышегородский не мог долго сердиться на него, поэтому он быстро отошел и заметил:
— Хороший пацан, только немного балованный, ну это даже неплохо. Только тот, кто привык все получать с детства, может рассчитывать на хорошее будущее, потому что когда станет взрослым, каждую задачу целенаправленно решит в свою пользу.
Намек был слишком прозрачным, я ведь в раннем детстве тоже получал, что хотел, и свою основную жизненную функцию, по мнению Вышегородского, давно выполнил. Чтобы перевести разговор, делаю вид абсолютного согласия, становлюсь с подветренной стороны и выдаю старику фразу, которая тут же сбивает его с лирического тона:
— Леонард Павлович, мне нужны деньги.
— А у тебя, что, своих не хватает?
— Я же сказал, что мне нужны деньги, а не рубли.
Когда речь заходила об отечественной денежной единице, причем в неограниченных количествах, Вышегородский никогда не спорил. Но с долларами он расставался, словно задыхающийся с кислородной подушкой: без сопротивления, но явно неохотно.
— Предстоит большая закупка, нужна валюта.
— Закупка нам?
— Скорее всего на отдачу.
— И ты решил превратить доллары в рубли?
— Я превращу их в доллары. Но со временем. Каждая сотня принесет минимум три.
Вот теперь Вышегородский созрел. Двести процентов навара заставит вывернуть карманы этого человека, который больше полувека назад взял дело в свои руки и теперь усиленно создает видимость, что ныне оно почти что принадлежит мне.
Удовлетворенный просьбой, еще раз показавшей ему, кто есть кто, Вышегородский интересуется:
— Сколько?
— Точную цифру назовет Сережа.
Успокойся еще раз, дедушка. Я-то знаю, что Сережа ненавязчиво докладывает тебе о наших делах, и против этого ничего не имею: лучше он, чем кто-то другой.
— Еще один вопрос, вам не кажется, что Никольский топчет землю уже несколько лишних лет?
— Ты принял правильное решение. Менандр говорил, что любимцы богов умирают молодыми. Боги явно отвернулись от Никольского и он дожил до сегодняшнего дня. Но кто знает, что будет завтра?
— Кроме вас, никто, — констатирую я, хотя эти слова могут показаться банальным комплиментом, и тут же демонстрирую знакомство с мировой литературой со своей стороны: «Чем видеть, как прелестные черты уродуются старостью ужасной — уж лучше смерть в расцвете красоты». К Никольскому эти строки Хуаны Инесс де ла Крусс подходят, как никому другому — морда, словно топором рублена, зато по смыслу даже очень.
— Аминь, — подвел черту под судьбой Никольского Вышегородский, и поинтересовался:
