— Но сено-то у вас погорело, так чем же кормили скот?
— Да знаете, в Суздальском и Юрьев-Польском районах мы закупили прошлогодней соломы, запаривали ее и кормили коров. Кроме того, пустили на силос свекольную ботву. Наконец, нас выручил собственный завод по производству комбикормов. Два года назад, когда мы только что начали его строить, многие высказывали сомнение в целесообразности такого строительства. А вот случилась беда, и он выручил нас.
— А как складывается нынешний год?
— Нормально, знаете ли. Планы у нас по-прежнему очень высокие, а еще и сверх плана обязались дать государству мяса и молока, овощей и картошки. Под картошку, чтобы лучше уродилась, заложили по сорок — пятьдесят тонн органических удобрений на каждый гектар. На фермах проводим дальнейшую механизацию, — рассказывал Горшков и вдруг предложил: — Давайте сейчас по хозяйству проедем. На месте все своими глазами увидите. А мне врачи даже советовали помаленечку двигаться.
Он тут же вызвал машину, и мы поехали сначала по улице, в тот конец ее, где строились новые дома для колхозников. Потом побывали на скотном дворе и в новых теплицах для выгонки ранних помидоров и огурцов. Проехали и в новые ремонтно-механические мастерские заводского типа.
— Аким Васильевич, куда вам такую махину?
— А знаете ли, машинный парк в хозяйстве все время растет, обновляется, так что без хорошей мастерской стало уже невозможно. Кроме того, у наших механизаторов появилась тенденция к рационализации и усовершенствованию механизмов. Работает пытливая мысль, и я считаю это явление прогрессивным. Собственная механическая мастерская такого вот типа помогает осуществлению рационализации, — убежденно сказал Горшков.
Вернувшись в поселок, Аким Васильевич вспомнил, что мы еще не побывали на стройке нового дошкольного комбината.
— Строится по образцу городских учреждений подобного типа, — с явной гордостью сказал он.
Позже я побывал в Нармучи. Там также строились новые жилые дома, кирпичное здание материального склада, новый корпус для животноводческой фермы. И все строилось основательно, фундаментально.
— Во сколько же обойдется такое строительство?
— Тысяч в двести пятьдесят должны уложиться, — ответил Горшков.
Да, пройти через такие испытания, которые выпали на долю колхоза «Большевик» в 1972 году, понести такие потери и все-таки не опуститься, а создавать, строить новое — для этого нужны немалые средства и силы. Значит, крепок тот материальный и нравственный, духовный фундамент колхоза, укреплению которого коммунист Горшков-старший посвятил всю свою жизнь, не оступаясь и не отступая от высокой цели строителя новой жизни. Сейчас, уже убеленный сединою и угнетенный недугом, но несломленный, он жарко и страстно говорил:
— Еще пять лет нужно нам! За пять лет мы, знаете ли, восстановим и заново создадим столько же культурных лугов и пастбищ, сколько было создано за сорок пять лет. Сделаем колхозное животноводство еще более производительным, повысим урожаи зерна, корнеплодов и трав — ведь теперь у нас больше опыта, больше силы и веры в себя и в науку, — завершим осуществление генерального плана застройки, и наши колхозники будут жить в домах со всеми городскими удобствами. Нет, даже лучше, чем в городе, — у нас рядом поле и лес…
Старый колхозный председатель говорил это не мне, а будто бы сам с собою, и казалось, он, идущий всю жизнь впереди, видел перед собою воплощенную мечту своей многотрудной жизни.
15
В сентябре 1973 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о том, что за выдающиеся успехи в развитии колхозного производства и в связи с семидесятипятилетием со дня рождения председатель колхоза «Большевик» Гусь-Хрустального района Владимирской области Аким Васильевич Горшков награжден второй Золотой Звездой Героя Социалистического Труда.
И мне вспомнились слова, сказанные однажды старым председателем:
— Мы, коммунары, начали с малого. Жили бедно, работали много и тяжело. Потом подросло второе поколение колхозников. Оно уже образованнее и дальновиднее нас. Мы передали ему не только большое, богатое хозяйство, но и любовь к земле и ту веру, которая объединяла нас. Наши наследники и есть самое большое богатство из всего, что нажито и создано нами. Пусть же они продолжат то дело, которое мы начинали. В этом заключается смысл жизни, и ради этого мы живем на земле…
Мне нечего добавить к его словам. Пусть и закончится ими эта мещерская повесть. Жизнь продолжит ее.
Профиль пути
Взгляните на карту России и проследите за тоненькой красной ниточкой, протянувшейся от Москвы на восток — к Куйбышеву, Челябинску, Омску, Новосибирску, Иркутску и еще дальше, до Владивостока.
Это железнодорожная магистраль. Двухпутное полотно ее стелется по широкой Русской равнине, пересекает Волгу, ползет по крутым перевалам через горный Урал, с разбега врывается в зеленые коридоры сибирской тайги, петлей изгибается вдоль Байкала и, наконец, выходит к берегу Тихого океана.
Сколько поездов проходит по этой дороге и какая шумная жизнь наполняет ее! Сколько разных картин открывается взору путников!
Самым прельстительным по разнообразию красок, но зато уж и самым тяжелым участком этой дороги считается горный Урал. Железнодорожная линия здесь поднимается на хребет Урал-Тау, по гребню которого проходит условная граница между Европой и Азией.
Водить поезда на горном участке дело нелегкое. Но именно здесь-то и проявил себя машинист Куприянов, уже немолодой, но еще довольно стройный и крепкий мужчина среднего роста. На его всегда обветренном, смугловатом лице зорко щурятся карие, с золотинкой глаза. Из-под форменной фуражки, чуть-чуть сдвинутой набок, завитками выбиваются волосы, с висков уже тронутые легким инеем седины.
Максим Игнатьевич — так зовут Куприянова — работает здесь давно. Трудный профиль пути через Уральский хребет изучен им в самых мельчайших подробностях. Он даже усматривает в нем некое сходство со своей жизнью. Однажды он так и сказал:
— Когда я задумываюсь о пережитом, оно представляется мне похожим на этот путь. В жизни моей были такие же крутые подъемы, повороты и перевалы…
Я попросил его рассказать об этом подробнее, но он уклончиво ответил, что, мол, слишком долгий будет рассказ. И все же не сразу, а от случая к случаю кое о чем рассказывал. И передо мной постепенно вырисовывалась повесть всей его жизни.
Именно так, в рассказах самого Куприянова, я и попытаюсь раскрыть ее перед вами.
Глава первая
Раннее детство мое прошло на донской стороне, в большой казачьей станице Морозовской, рассказывал Куприянов. Отца своего я не помню. Он умер, когда я был еще совсем маленьким. Жили мы очень бедно. Мать от тяжелой работы часто прихварывала, а потом и вовсе слегла. В девять лет я остался совсем сиротой.
У нас был богатый сосед дядя Марк. Он сжалился и сказал:
— Максимка, живи у меня.
Старый домишко наш продали, и я стал жить у соседей. Был у них и за няньку, и за прислугу, и за пастуха. Воли своей не имел, делал, что заставят, ел, что дадут.
Так жил я три года. Потом дядя Марк говорит:
— Я тебя больше кормить не буду, определяйся куда-нибудь.
А куда мне определяться?
У Марка был знакомый, Петр Сергеевич Сидоров, который имел скотобойню и торговал на базаре мясом. Вот к этому Сидорову я и толкнулся.
— Маловат ты еще, — сказал он мне. — Да уж ладно, приму тебя за харч и одежу. А будешь стараться, тогда и жалованье кое-какое положим.
Сидоров дело вел не один, а вместе со своим братом Спиридоном, И была у них еще младшая сестра Люба, года на четыре старше меня. Она тогда в школе второй ступени училась. Характер у Любы был не гордый, участливый. Однажды разговаривали мы с ней, и она спрашивает:
— Как же это так — тебе уже двенадцатый год, а ты ни читать, ни писать не умеешь?
А я действительно даже буквы не знал.
— Откуда же, — говорю, — мне знать, если в школе я ни одного дня не учился.
— А хочешь, я тебя читать научу?
— Научи!
Стала она со мной заниматься. Ей-то это вроде забавы, а мне грамоту очень хотелось постичь. Старание у меня было прямо ужасное. За одно лето я стал читать по-печатному, а потом и письмо одолел, хотя и не полностью, но записать чего надо мог.
Ах, если бы только и делов у меня было тогда, что учиться! А то ведь и работы невпроворот: то за скотиной ходи, то по дому прибирайся, то на базаре в лавке прислуживай, День пройдет, а к вечеру руки и ноги начисто отнимаются.
С малых лет живя у чужих людей и работая на них без разгиба спины, я, по существу говоря, не знал, что такое детство с играми и забавами. Все это прошло как-то мимо меня. И одногодков-товарищей у меня тогда не было. Но крепко подружился я с одним человеком. Звали его Виктором. Фамилия — Бутенко. Эта дружба имела свои последствия в моей дальнейшей судьбе.
