— Груди sounds good,[167] — улыбнулся он.
— В общем, для них, для любимых… и в каждой по нескольку отделений для разных кормов, чтобы следить за рационом, а решетки для сена — по-моему, и в Версале таких нет… Выточены из дуба, сверху украшены резными вазочками…
— Акротертами.
— Вам виднее… Но это еще что… Смотрите. Каждая перекладина свободно вращается… как это он тогда сказал… чтобы «не препятствовать забору корма»… А поскольку в сене всегда полно пыли и мышиного помета, опасного для здоровья лошадей, решетки здесь не наклонные, как в деревенских конюшнях, а почти вертикальные, с узким поддоном снизу — для сбора этой чертовой пыли. А поскольку лошади упирались мордами в глухие стены, между стойлами поставили решетчатые перегородки, чтобы они не скучали и могли общаться друг с другом… Hello dear, did you see the fox today?[168] Красивые решетки, правда? Словно морская волна, замершая У столба. У вас над головой многочисленные проемы, через которые с чердака спускали сено…
Пошла дальше, потянув его за рукав:
— Тут единственный закрытый бокс. Очень большой, обшитый панелями. Сюда помещали беременных кобыл и жеребят… Поднимите-ка голову, видите… Через это слуховое окошко конюх мог сверху наблюдать за родами, не вставая с постели…
Она вытянула руку:
— Наверно вам понравятся и эти три фонаря под потолком… Они мало что освещали, и с ними нелегко было управляться, зато они были куда безопаснее обычных подсвечников на подоконниках и… И… а чего тут смешного?
— Ничего. Я просто в восторге: такая экскурсия для меня одного…
— Пфф, подумаешь… — пожала она плечами, — я так стараюсь, потому что вы архитектор, но если я вам надоела, остановите меня.
— Слушайте, Кейт.
— Что? — обернулась она.
— А вам не кажется, что у вас на редкость скверный, просто несносный характер?
— Да, пожалуй, — в конце концов согласилась она после каскада милых гримасок в духе XVIII столетия. — Ну, идем дальше?
— Следую за вами.
Сложил руки за спиной и попридержал улыбку.
— Вот эта лестница, например… — продолжала она с ученым видом, — разве она не великолепна?
— Великолепна.
Впрочем, ничего особенного в этой лестнице не было. Двухпролетная лестница, поскольку не для лошадок, то сколочена из обычных досок. Которые посерели от времени, истерлись от сапог, но вот пропорции, как и во всем здесь, были выдержаны идеально. Настолько хорошо, что Шарль даже не догадался полюбоваться пропорциями своей симпатичной экскурсоводши, поднимавшейся прямо перед ним — так его занимало соотношение ширины и высоты ступеней.
Правда, эту ширину ступеней плотники называют «проступью», но это еще не повод…
Ну и дураки же они, эти интеллектуалы…
— Вот комнаты… Их тут четыре… Ну то есть, три… Четвертая заперта.
— Что, разваливается?
— Нет, там у нас парочка сов, вернее домовых сычей, ждет свое совиное потомство. Или сычиное? Как, кстати, называются, птенцы домового сыча? Домовые сычата?
— Не знаю…
— Что-то вы познаниями не блещете… — кольнула она Шарля, прошмыгнув у него под носом ко второй двери.
Обстановка была довольно убогой. Маленькие железные кровати с прохудившимися тюфяками, колченогие стулья, заплесневевшие кожаные ремни на крючках. Заколоченный камин, рядом… гм… старый улей, наверное, дальше наполовину разобранный мотор, удочки, груды книг, читанных-перечитанных многими поколениями ненасытных грызунов, куски обвалившейся штукатурки, еще одна кошка, пара сапог, старые номера журнала «Сельскохозяйственная жизнь», пустые бутылки, решетка радиатора от «Ситроена», карабин, коробки от патронов… На стенах, аляповатые картинки вперемешку с афишами игривого содержания, Playmate,[169] снимающая свои трусики и подмигивающая Христу на покосившемся распятии, календарь за 1972 год, подаренный производителем удобрений «Дером», и повсюду, повсюду темный, толстый ковер из десятков тысяч дохлых мух…
— При родителях Рене здесь жили крестьяне…
— А теперь здесь спят ваши дети?!
— Нет, что вы! — успокоила она его, — я вам еще последнюю комнату не показала, под лестницей… Но погодите… Вы же любите всякие конструкции… Пойдемте на чердак… Осторожно, голову…
— Поздно, — простонал Шарль, которому не хватало только очередной шишки.
Но он быстро убрал руку со лба:
— Нет, Кейт, вы себе представляете? До чего же грамотно здесь все продумано? А как сделано? Вы только посмотрите… На эти стропильные ноги! А на длину конькового бруса! Я вон про ту, верхнюю балку… Да просто срубить, обтесать да и вообще работать с такой громадиной — тут голову сломаешь. И ведь все идеально закреплено… Без единого болта даже в креплении к стойке! — Он показывал ей то место, на котором, похоже, все и держалось… — Это кровля с ломаными скатами, мансардная, она дает большой выигрыш в высоте помещения… Поэтому-то здесь такие красивые люкарны…
— Да что вы говорите! То есть кое-что вы все-таки знаете…
— Да нет. В сельских постройках я полный профан. Как выражаются мои коллеги, я никогда не работал с наследием. Я люблю придумывать новое, а не реставрировать культурные ценности. Но, конечно, когда вижу такое, то со всеми своими экспериментальными материалами и передовыми технологиями, с опорой на расчеты все более сложных компьютерных программ, я чувствую себя… как бы вам это сказать… слегка отсталым.
— А как насчет семейных ценностей? — вдруг спросила она, когда они снова оказались на лестнице.
— Что, простите?
— Вы только что сказали, что с культурными ценностями вы не связаны, ну а с семейными… вы женаты?
Шарль ухватился за трухлявые перила.
— Нет.
— И вы… Вы живете… уфф… с мамой вашей Матильды?
— Нет.
Ой!
Ничего страшного. Вредная заноза, не любит, когда врут…
Он солгал?
Да.
Но разве он живет с Лоранс?
— Смотрите, они уже все свое барахло сюда перетащили.
В центре комнаты возвышалась гора подушек и спальных мешков. Тут же валялись гитара, пакеты конфет, бутылка Кок-колы, колода карт «таро» и упаковки пива.
— Мда, многообещающе… — присвистнула Кейт. — И вот мы, наконец, на складе седел… В единственной удобной комнате в нашем поместье под названием «Ле Веспери»… Только здесь сохранился красивый паркет, и обшивка стен в приличном состоянии… Только это помещение удостоилось нормальной печки… И все это, по-вашему, для чего?
— Может быть, для управляющего?
— Для хранения сбруи, мой дорогой! Чтобы защитить кожу от влажности. Чтобы седла и упряжь их милостей хранились в идеальных климатических условиях! Все мерзли до костей, но плетки всегда были в тепле. Потрясающе, да? Я всегда думала, что именно эта комната предрешила участь голубятни…
— Голубятни?
— Местные жители разобрали ее по камушкам, в отместку за то, что им не достался замок… Вообще-то это история Франции, и вы ее должны знать лучше меня — голубятни ведь были настоящим символом ненавистного Старого порядка… Чем больше сеньор хотел выпендриться, тем больше была его голубятня, а чем больше была голубятня, тем больше посевов уничтожали его голуби. Один голубь поедает более пятидесяти килограммов зерна в год… Не говоря о молодых побегах с огородов, которые они обожают…
— Вы знаете не меньше, чем Ясин…
— Эээ… Вообще-то все это я знаю от него…
Она смеялась.
Этот запах… Запах Матильды, когда она была маленькой… И почему, интересно, она перестала ездить верхом? Она ведь так была увлечена…
Да… почему? И почему он ничего про это не знал? Что он еще упустил? На каком совещании провел он тот день? Однажды утром она сказала ему: в клуб меня больше возить не надо. И он даже не попытался узнать почему. Разве…
— О чем вы думаете?
— О своей зашоренности… — пробормотал он.
Он повернулся к ней спиной, рассматривая крюки, подкладки под седла, разорванные уздечки, служивший скамейкой ларь, угловой мраморный умывальник, горшок, наполненный… дегтем (?), бидон с инсектицидом, мышеловки, мышиный помет, рожки для сапог под окном, сбрую в прекрасном состоянии, наверное, для осла, лежащие на полке подковы, щетки, скребки и крючки для чистки копыт, детские жокейские шапочки, попоны для пони, печку, которая лишилась своей трубы, зато приобрела шесть пивных банок, и наткнулся взглядом на загадочный предмет в виде конусообразной палатки, который его заинтриговал.
— Это что? — спросил он.
— Чехол от шамберьер.
От чего?
Ладно, придется залезть в словарь…
— А там что? — спросил Шарль, выглядывая в окно.
— Псарня… Или то, что от нее осталось…
— Тоже была огромная…
