— Тоже была огромная…
— Да. И судя по тому, что от нее осталось, с собаками здесь обращались не хуже, чем с лошадьми… Не знаю, видно ли вам отсюда, над каждой дверью барельеф с собачьим профилем… Нет…
Уже не разглядеть… Надо бы мне эти заросли расчистить… Как-нибудь доберусь… Посмотрите… Даже решетки и те красивые… Когда дети были маленькие, а мне хотелось немного покоя, я их оставляла здесь. Для них это было развлечением, а я хоть на какое-то время могла не думать о речке… Как-то раз, учительница… кажется, Алис… вызвала меня в школу: «Знаете, мне очень неловко говорить с вами об этом, но малышка рассказала одноклассникам, что вы запираете их с братьями в псарне. Это правда?»
— И что же? — наслаждался Шарль.
— Тогда я спросила у нее, не рассказывала ли Алис еще и про плетки. Короче, репутацию я себе сделала…
— Потрясающе…
— Что потрясающе? Детей пороть?
— Нет… Все эти истории, что вы рассказываете…
— Да ладно вам… А вы-то сами? Почему-то помалкиваете…
— Да я… Я предпочитаю слушать…
— Я знаю, я слишком болтлива… Просто сюда так редко заезжают цивилизованные люди…
Она приоткрыла другое окно и повторила в пространство:
— Очень редко…
Вернулись обратно:
— Я умираю с голоду… А вы?
Шарль пожал плечами.
Он как бы не ответил на вопрос, но он вообще не знал что сказать.
Его планы пошатнулись. Уже не мог разобраться в масштабах. Уже не понимал, должен ли он уехать или остаться. Продолжать ее слушать или бежать от нее. Пойти до конца или поскорее кинуть ключи от машины в почтовый ящик агентства, как было оговорено в договоре аренды.
Не отличался особой расчетливостью, просто всю жизнь привык все предусматривать…
— Я тоже! — объявил он, чтобы освободиться от этого картезианца и логика, от ранее рассмотренных и одобренных решений, от всего того, что регламентировало его жизнь, полную предписаний, ограничений и гарантий. — Я тоже.
В конце концов весь этот путь он проделал, чтобы вновь обрести Анук, и чувствовал, что она недалеко. Она ведь даже гладила эту голову. Именно здесь…
— Тогда пошли посмотрим, что нам оставили в огороде улитки…
Нашла корзину, которую он тут же у нее отобрал. И так же, как накануне, выйдя со двора, они затерялись среди колосьев в бескрайней акварели бледного неба.
Пастушьи сумки, ромашки, тысячелистники с хрупкими зонтиками, лютики, колокольчики, чистотел, звездчатки — Шарль понятия не имел, как называются все эти цветы, хотел немножко выпендриться и поинтересовался:
— А это что за белый стебель, вон там?
— Который?
— Да вон, прямо перед вами…
— Вообще-то это собачий хвост.
— Что?
Ее улыбка, пусть насмешливая, была… так хорошо сочеталась с пейзажем…
Стена огорода была в ужасном состоянии, но кованая калитка и обрамлявшие ее столбы все еще выглядели внушительно. Проходя, Шарль погладил их, чувствуя, как шершавый лишайник щекочет его ладонь.
Кейт со скрипом отворила дверь какой-то лачуги, нашла нож, и он пошел за ней к овощным грядкам. Все ровнехонькие, как по линеечке — скорее, наверное, по веревочке, — ухоженные, расположены вдоль двух пересекающихся крест-накрест аллей. В центре — колодец, а по углам — россыпи цветов. Нет, он не выпендривался, ему действительно было интересно.
— А что это за скрюченные деревца вдоль аллей?
— Скрюченные! — возмутилась она, — обрезанные, вы хотите сказать? Это яблони… и кстати сказать, на шпалерах…
— А что это такое ослепительно синее на стене?
— Здесь? Это бордосская жидкость… Для виноградника…
— Вы делаете вино?
— Нет. И даже не едим этот виноград. Он несъедобный…
— А эти большие желтые венчики?
— Это укроп.
— А вон там: пушистые елочки?
— Верхушки спаржи…
— А эти большие шары?
— Цветы чеснока. Она обернулась:
— Шарль, вы что, первый раз видите огород?
— Так близко, да…
— Что, правда? — воскликнула она с искренним сожалением. — Как же вы жили до сих пор?
— Я и сам не знаю…
— Что, никогда не ели помидоров и клубники с грядки?
— Возможно и ел, в детстве…
— Не рвали крыжовник с куста? Или нагретую солнцем лесную землянику? Не ломали зубы и не прикусывали язык, разгрызая горькие лесные орехи?
— Боюсь, что нет… А вон там слева, что это за огромные красные листья?
— Знаете… Вам бы все эти вопросы лучше задать старику Рене, он будет так рад… И потом, он рассказывает об этом гораздо лучше… Мне-то, разве что приходить сюда разрешается. Так что, — она нагнулась, — мы только возьмем немного салата, чтобы угостить вас, и, хоп, нож на место и все шито-крыто!
Так они и сделали.
Шарль рассматривал содержимое корзины.
— Что еще вас беспокоит?
— Там, под листом… огромный слизняк…
Кейт наклонилась. Ее затылок… Схватила слизняка и бросила в ведро возле калитки.
— Раньше Рене их уничтожал, но Ясин так его достал, что он их больше не трогает. Теперь он их собирает и кидает в огород к соседу…
— А почему к соседу?
— Тот убил его петуха…
— А почему Ясин так переживает за слизняков?
— Только за таких вот толстых… Он где-то вычитал, что они доживают до восьми, и даже до десяти лет…
— И что?
— My goodness![170] Вы такой же приставучий, как он! Не знаю… Он считает, что если Природа, или Бог, или кто там еще, создали такую тварь, такую маленькую, такую противную, но такую живучую, то это неспроста, и значит, у них была на то причина, и избавляться от них, разрубая лопатой — это оскорбление всему Творению. У него много подобных теорий… Он наблюдает, как Рене работает, и часами рассказывает ему о происхождении мира от первой картофелины до наших дней.
Мальчик доволен, его слушают, старик на седьмом небе, однажды признался мне, что благодаря Ясину получит образование перед смертью, ну а уж слизняки, те в полном восторге. Отправляются гулять по деревне… В общем, всех это устраивает… Пойдемте обратно другой дорогой, покажу вам наши пейзажи, а потом посмотрим, что они там творят… Когда их не слышно, это всегда не к добру…
Они миновали то, что осталось от стены, и пошли по тропинке, которая привела их на вершину холма.
Вдалеке, насколько хватало глаз простирались окаймленные изгородями холмистые луга, островки леса, огромное небо, а внизу — стайка полуголых ребятишек, кто-то из них верхом на каком-то животном, все смеются, кричат, вопят и носятся по берегу очень темной реки, которая теряется в лесах.
— Так… Все в порядке, — вздохнула она. — Мы тоже наконец можем ненадолго присесть…
Шарль не двигался,
— Вы идете?
— К этому привыкают?
— К чему?
— Вот к этому…
— Нет… Здесь каждый день все меняется…
— Вчера, — подумал он вслух, — небо было розовым, а облака синими, а сегодня наоборот, облака… Вы… вы давно здесь живете?
— Девять лет. Пойдемте, Шарль… Я устала… Я очень рано встала, хочу есть и немного замерзла… Он снял с себя пиджак.
Ничего особенного. Он проделывал это тысячи раз.
Конечно, ничего особенного — просто накинул пиджак на плечи красивой женщине по дороге домой, но новизна заключалась в том, что вчера он подносил ей бензопилу, а сегодня корзину, полную слизняков…
А завтра?
— У вас вообще-то тоже усталый вид, — призналась она.
— Работы много…
— Представляю. И что же вы строите?
Ничего.
Опустил руку.
На него неожиданно навалилась такая тоска…
Шарль не ответил на ее вопрос…
Кейт склонила голову. Подумала, что она тоже в сапогах на босу ногу…
Что платье у нее в пятнах, ногти обломаны, руки ужасны… И ей уже не двадцать пять. Весь день она торговала тортами во дворе закрывшейся на каникулы сельской школы. И она соврала. Ближайший ресторан в пятнадцати километрах, И наверно она смешна: устраивает ему экскурсию по грудам камней, словно бы это волшебный дворец! Тем более ему… Уж он-то повидал на своем веку… И зачем только она морочила ему голову своими историями про лошадей, куриц и невоспитанных детей?..
Все так, но… О чем другом она могла бы с ним говорить?
Разве сейчас в ее жизни было что-то другое?
Для начала сунула руки в карманы.
Остальное так просто не спрячешь.
Спускались с холма, плечом к плечу, молча, страшно далекие друг от друга.
У них за спиной садилось солнце, и тени их казались огромными.
— I… — прошептала она очень медленно,
1 will show you something different from either
Your shadow at morning striding before you
Or your shadow at evening rising to meet you
I will show you your fear in a handful of dust.[171]
Поскольку он замер и смотрел на нее так, что ей стало не по себе, она сочла нужным уточнить:
