Иосиф Бродский в цитированной выше нобелевской речи добавил к этому еще и о читателях: «Произведения искусства, литературы в особенности и стихотворение в частности обращаются к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения. За это-то и недолюбливают искусство вообще, литературу в особенности и поэзию в частности ревнители всеобщего блага, повелители масс, глашатаи исторической необходимости. Ибо там, где прошло искусство, где прочитано стихотворение, они обнаруживают на месте ожидаемого согласия и единодушия — равнодушие и разноголосие, на месте решимости к действию — невнимание и брезгливость. Иными словами, в нолики, которыми ревнители общего блага и повелители масс норовят оперировать, искусство вписывает «точку-точку-запятую с минусом», превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую рожицу».
Настоящая поэзия и проза выражают этой «рожицей» вашу душу — и душу ваших настоящих читателей. Настоящий писательский труд не делает вас модным и коммерчески выгодным автором, это удел милой и понятной массам беллетристики. Прочтите цену успеха и популярности Толстого в его дневниках — мы уже говорили о них в первых, главах этой книги. По этому поводу Чехов заметил, что поэзия и проза, желающие быть успешно проданными при жизни автора, «содержат не то, что нужно, а то, что хочется; они не идут дальше толпы и выражают только то, что хотят лучшие из толпы». Читатели читают не то, что вы пишете, а то, что они воспринимают. Посему одна из причин необходимости добиваться совершенства стиля и точности письма — в том, чтобы вас нельзя было неверно понять, переврать или исказить в свою пользу, не отступая от ваших слов.
Проблема коммуникации с читателем в том, что истинная литература выносит вас далеко вперед по отношению к современности, отрывает от читателя, обрекает на одиночество первопроходца в горних высотах. И заставляет думать о том, как донести непонятные строки до живых и дольних людей, среди которых вы живете. Более того, в XXI веке, когда вы пишете на фоне великих, собственная образованность становится частью обязательного инструментария писателя — или вы будете нелепо доказывать уже давно известные теоремы и осваивать давно наскучившие формы. Еще хуже то, что все художественные вершины индивидуальны, определены не только языком, но и генетикой автора. И истинный поэт или писатель действительно больше слышит, чем пишет, пишет, как слышит, — а значит, обречен на данный ему Богом уровень текста.
Как донести эти звуки до читателя? Читать ему их вслух, причем «с душой».
Традиция чтения и пения стихов — давняя. Как вы помните, первые эпосы в истории человечества пелись, а сказки рассказывались, так что мелодика стиха и звучность прозы имели значение от века. В Бурятии, например, эта традиция недавно восстановлена — там проводятся конкурсы исполнителей одической поэзии, написанной современными авторами в соответствии с традициями региона. Исполнение идет под собственное инструментальное сопровождение или без него. Жюри по мере сил оценивает состоятельность текста, богатство языка, оригинальность произведения и выразительность декламирования.
В европейской части России филолог Борис Эйхенбаум в начале прошлого века разделил звучащую поэзию на напевный, декламационный и говорной стих. Каждое поэтическое чтение склоняется к тому или иному из этих типов. С прозой сложнее, но и тут ораторское мастерство с трибуны и мелодекламация (произнесение текста под музыку) на сцене разбирают прозу на эти три типа словесной звукописи. Сила звучания настоящих стихов такова, что Чуковский говорил: «Когда читают стихи, перебивать можно только в одном случае: если загорелся дом! Других причин я не знаю!»
Во второй половине XX века идея публичной декламации проникла в массы — и возник рэп, в котором ритмичный речитатив под музыку любую прозу делает поэзией — с помощью тяжелого бита, обычно отбивающего каждый второй такт. В наше время еще распространен и формат «Spoken word» (от английского — «произносимое слово») — форма литературного чтения, в котором тексты больше говорятся, чем поются. Это могут быть чтения стихов и рассказов, доклады и комментарии, или просто поток сознания. Иногда голос сопровождается музыкой, иногда — нет, но сегодня это полноценное модерновое сценическое искусство, забавно перекликающееся с восстановленной бурятской традицией.
В любом случае в «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь давно уж сказал, что «одно только искусное чтение может установить ясное понятие о произведении поэзии… разумеется, нужно, чтобы самое чтение произведено было таким чтецом, который способен передать всякую неуловимую черту того, что читает. Для этого не нужно быть пламенным юношей, который готов сгоряча и не переводя духа прочесть в один вечер и трагедию, и комедию, и оду, и все что ни попало. Прочесть как следует произведенье лирическое — вовсе не безделица, для этого нужно долго его изучать. Нужно разделить искренно с поэтом высокое ощущение, наполнявшее его душу; нужно душой и сердцем почувствовать всякое слово его — и тогда уже выступать на публичное его чтение. Чтение это будет вовсе не крикливое, не в жару и горячке. Напротив, оно может быть даже очень спокойное, но в голосе чтеца послышится неведомая сила, свидетель истинно-растроганного внутреннего состояния. Сила эта сообщится всем и произведет чудо: потрясутся и те, которые не потрясались никогда от звуков поэзии».
Обертонная звукопись текста
Логос был звуком. Первым звуком. Глубочайшим звуком. Можно назвать его мировой тоникой… Суть в том, что когда еще не было языка, не могло быть никаких слов и имен в обычном понимании… Поупражнявшись, вы сможете производить слышимое эхо этого звука, так как каждая октава повторяет на другом уровне любую другую октаву.
Георгий Гурджиев, из книги «Взгляды из реального мира»
Потрясение чтением стихов, о котором говорит Гоголь, связано с тем, что в звучании поэзии обнаруживается ее мощь. При художественном чтении до слушателя доходит та самая запредельность слышимого и ощущаемого автором — по отношению к тому, что кажется ему посильным в обычное время, когда его не объемлет вдохновение. Настоящее искусство «выносит» автора за пределы его возможностей, ибо слышимые им «обертоны мира» ни в материальную, ни в литературную реальность обычно не вписываются.
Это касается не только великих. Я покажу сейчас на самой себе, как это происходит. Прежде чем привести пример, уточню понятие «обертона». Оно общеизвестно, и выше я пользовалась им. Но сейчас намерена показать вам текст, где это понятие работает на полную мощность, поэтому уточню: обертоны (от немецкого Oberton — «верхний тон») — это призвуки, входящие в спектр музыкального звука.
Обычно они выше основного тона, хотя бывают и ундертоны, которые ниже его. Обертоны возникают от того, что колебание любого музыкального предмета, будь то струна, голосовые связки или барабан, имеет сложную структуру, и частоты обертонов — это отражения колебания частей предмета. Как и литературные произведения, обертоны бывают гармоническими, которые кратны частоте основного тона, и негармоническими, которые некратны. Последние для нашего уха звучат настолько дурно, что «обертоном» в обиходе называется именно гармонический вариант.
Так, рифмой или поэзией называется то, что не режет и утомляет, а ласкает ухо, как бы ни были страшны и мучительны доносимые этой музыкой смыслы. Так, обертонная в звуковом и смысловом плане, многозначная и многозвучная рифма называется «богатой».
К чему я все это? К тому, что писательский, а тем более поэтический дар выносит вас за пределы видимого и очевидного в неизбежный горний контекст, лишающий вас возможности «нормальной» жизни. И звукопись текста проявляет это с предельной очевидностью. Вот летом 2012 года, после занятия обертонным пением, я попала под реальный ливень и пережидала его на чужом крыльце. Ситуация бытовая, «нормальный» человек через час о ней не вспомнит. А теперь смотрите, куда меня вынесло этим ливнем:
ОБЕРТОНЫ
Я слышу — поют обертоны о ливнях,Четко по крышам стучат обертоны,Их водопад распадается дивно,Обер-тонируя звучные стоны.
Косильщик косит газон обертонно,Машина подъехала с обертональным дитя.Вышел водитель, дверцей сонноСтукнул, с ливневыми обертонами шутя.
А дождь идет, отбивает по крышеТакты глухих обертонных низов.Сосны в ответ поднимаются вышеК шелесту ангельских голосов.
Плачут, роняя кипучие слезы,Ливнями обертонов залив.Их окаймляют аккордами грозы,Шумно сливаясь в Балтийский залив.
Где-то далеко, где буйные волныСлитными гонгами бездны гудят, —В тайных вибрациях древнего стонаПесни о Божьем движеньи сквозь ад.
Написано за минуты, поправлено в течение дня. День работы? Сара Бернар, на вопрос о том, сколько она готовилась к какой-то роли, ответила: «Полчаса и всю жизнь». Это и есть фрактал — в каждую минуту вы живете так, чтобы когда следующий «завиток» космического фрактала коснется вас силой вдохновения, вы были готовы, способны и деятельны. В итоге, ваш труд писателя, поэта или прозаика — быть незасоренным завистью, ревностью, жадностью и унынием «чистым каналом», чтобы хорошо принимать и передавать на лист «слышимое» внутренним слухом. Хорошо разглядывать невидимое и слушать неслышимое, отслеживая фрактальные тренды в улавливаемых обрывках, ибо тенденции дают представление о том, что происходит внутри, по сути. Еще ваша работа — записывать как можно точнее, ярче, честнее и беспристрастнее.
