В шесть утра за мной заехал Слава и отвез на вокзал, к самарскому поезду…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из «Базы данных обращений в Синдикат».
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение №3.895:
Обстоятельный мужской голос:
— Я вот что хотел сказать… штоб вы все поздыхали, жиды окаянные!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
глава двадцать вторая. По грибы
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл sindikat
«…Клава оставил мне сообщение на мобильном своим тяжелым хрипатым голосом усталого командира:
— Хорошо… Ты делать вид, что тебя нет на природа… Хорошо… Ты увильнуть хвостом, а из мой задница пусть Иерусалим выдирал все перья. Так я скажу тебе, кто ты: ты труса, вот ты кто!
И он прав…
Хотя вчера, поздно вечером, звонила Маша и рассказывала, что после страстной проповеди отца Сергея вечер постепенно наладился… Выступали узники лагерей со своими воспоминаниями, замечательно пели кадиш «Московские псалмопевцы», и в конце концов, даже Моран Коэн дали выступить по-человечески, и девочка публике очень понравилась: выступала босая, заливисто горланила нечто восточное, почему-то объявив это «Песнями борцов гетто». Не знаю уж, говорит Маша, — что за гетто она имела в виду… На закуску, само собой, — «Скажи мне душевное слово…» Фиры Ватник, хотя в душевных словах недостатка не было. Раввины, правда, ушли сразу же, страшно обидевшись, потому что Колотушкина Клара объявила «нашим дорогим ребэ», а про Козлоброда сказала, что он — по версии, но не уточнила — чьей, таким образом, не назвав Главным России ни одного…
Получается, — и она хихикнула, — что Главный у нас только Мотя Гармидер, но он и не претендовал, а весь вечер зажимал в углу какую-то свою прихожанку… Единственно, что, — у Фиры стряслась небольшая неприятность с ее пенсами: у одной из ее бабок во время плача по жертвам выпала на пол вставная челюсть. А у второй, которая хотела поднять ее палкой, но чересчур наклонилась, тоже выпала челюсть. И весь оставшийся вечер они никак не могли опознать свои челюсти. Им вокруг советовали примерить. Одна говорит: а если это не моя, что — я буду в рот ее брать? Я брезгаю!
Причем все это происходило в VIP-ряду, который с такой щедростью мы им выделили…
Я слушала и верила каждому слову: никакого преувеличения или искажения фактов Маша бы не допустила: у нее нет чувства юмора…
…А сейчас среднерусский рассвет, и — благословение прогрессу! — я сижу за письменным столом в прекрасной гостинице купеческого, особняково-виньеточного Саратова, ссыпаю цепочки букв в свой плоский чемоданчик-накопитель рваных мыслей и чувств, и с удовольствием вспоминаю весь вчерашний день. Самарская община принимала меня торжественно и трогательно. Для того чтобы меня увеселять и занимать, выделили двух славных, каких-то размягчено-добродушных на вид юношей с автомобилем… Юноши оказались весьма жесткими бизнесменами, владельцами черт-те каких угодий на Волге… Вывезли меня на простор речной волны, куда-то на пойму, — если я правильно понимаю это слово, — показали Волгу с высоты гигантского обрыва. Река изгибалась толстой зеленой змеей, в одном месте раздувшись, как удав, проглотивший кролика.
После пейзажных потрясений они повезли меня обедать куда-то в сверхэлитный ресторан «Панама-мама», где последним пунктом изысканного меню значится: «Непроизвольный отказ от пищи — 100 рублей».
Все прекрасно, только из Самары в Саратов они заказали мне билет в простом купейном.
А по строжайшей инструкции департамента Бдительности синдики в поездах обязаны передвигаться в вагонах СВ. Например, такой завзятый, по выражению Гоши Рогова, «мотало-болтало», как Овадья — муж бабы Нюты — передвигается только в СВ. Правда, Яша, например, признался мне однажды, что покупает место в обычном купейном вагоне, еще с тремя пассажирами.
— Зачем? — спросила я, ценящая покой и одиночество превыше всего на свете.
— А интересно! — ухмыляясь, признался, он тоном пятиклассника, выкравшего у отца из письменного стола сигару и выкурившего ее в подъезде с тремя такими же бездельниками.
Кстати, Овадья: мы столкнулись с ним в поезде. Он из своего элитарного СВ проходил моим плебейским купейным в вагон-ресторан. Увидев меня, страшно обрадовался. Мы поболтали минут десять, стоя у окна в коридоре.
— Такая огромная страна… — проговорил он, и в голосе его слышались нотки мечтательного восхищения.
— А я думала, тебе надоело разъезжать… — осторожно заметила я.
— Нет! Нет! — он, казалось, не мог оторвать зачарованного взгляда от унылой равнины за окном, с редкими нищими деревнями и серыми будками дачных участков… — Иногда мне кажется, что я везде уже был… Но наступает день и появляется какой-нибудь новый город, который мне страшно хочется увидеть… Мне жалко не увидеть его, понимаешь?
— Понимаю… — я улыбнулась…
— А вот, если ездить так из края в край без остановки, — спросил он, — как ты думаешь, — за сколько лет я объеду всю Россию?
— Трудно сказать…
Мы попрощались, и он направился в вагон-ресторан…
Я обернулась. В двух шагах от меня стоял мрачный мужчина в ушанке — в вагоне, несмотря на весеннюю пору, было холодно.
— Извините. Можно задать вам вопрос? — спросил он требовательно-вежливым тоном…
— Пожалуйста…
— Скажите, когда будет мир между нашими народами?
Так… подумала я… Какого хрена я согласилась ехать этим чертовым купейным…
— Ну, почему вы такие агрессивные?! — напирая голосом, продолжал он, изо всех сил стараясь тормозить на последней приличной интонации.
— Кто — мы?
— Ну, вы — мусульмане!
Я вздохнула. Выдохнула.
— Мы не мусульмане, — проговорила я мягко.
— А кто? — нахмурился он.
— Мы — евреи.
Он с размаху хлопнул себя пятерней по лбу, так что ушанка съехала на затылок и простонал:
— О, бля-а-а-а!..
…Я вошла в купе, обнаружила, что дверь не запирается, села, завернулась поплотнее в плащ и приготовилась коротать эдак ночку. В соседнем купе гораздо веселее меня коротали ночь четверо пьяных летчиков. Во всяком случае, профессиональный уровень беседы не оставлял сомнений в том, что они именно летчики: «…я ему: у меня шасси неисправно… разрешите зайти на посадку, бля! А он мне — погуляешь, бля! Я ему — у меня 60 пассажиров в салоне, у меня руль сейчас на хер полетит совсем! А он мне — погуляешь, бля…»
Я сидела, завернувшись в плащ, как герои средневековых испанских новелл, и с обреченным ужасом думала, что вот они-то меня завтра и повезут — из Саратова в Москву я летела «Аэрофлотом».
Страх же мой перед отрывом от земли, а Земля по гороскопу — моя стихия, может сравниться только с моим же страхом перед огнем. Однако же мы, синдики, застрахованы все на огромную сумму. Чуть ли не на миллион шекелей. Так что в полетах, на всех этих старых этажерках, на чертовой высоте, оторванная от земли, как Антей, я только вцепляюсь в подлокотники мертвой хваткой и бормочу себе: «большая страховка… большая страховка…»
Перед самым Саратовым долго, с час, стояли в поле… Редкий дождь длинными нитями опутывал в окне какой-то хутор на пригорке, превращая его в кокон.
Я выволокла сумку в тамбур (всегда я тащила в наши филиалы гостинцы-фенечки: книги, брошюры, календари, издаваемые нашим департаментом), там уже стояла и курила проводница, ждала, когда дадут путь. И мы разговорились. Она живет под Саратовом, у нее — дом, хозяйство. Жизнью своей, думаю, довольна, хотя все критикует: российская привычка. Рассказывает, что в селе у них устроили церковь в бывшем Сельсовете. Иконы внесли, освятили, — все, как полагается, а все же дух этот советский въелся в стены, пропитал их… Ни свечи не помогают, ни лампады… «Проходили вчера с матерью мимо, я говорю: „смотри, мам, у нас из одной крайности в другую: то из церкви конюшни устраивают, то из конюшен — церкви…“
…В Саратове, который сразу понравился мне куда больше длинной, вытянутой вдоль реки Самары, я выступала в университете, как оказалось — огромном и замечательном, в зал набилось человек пятьсот, лица все чудные, молодые — услада писательского сердца… А после выступления в одной из аудиторий устроили нечто вроде импровизированного банкета для «своих», которых собралось человек двадцать — говорунов и застольников. Но главным, и самым талантливым говоруном оказался председатель и спонсор местной общины, профессор, доктор наук, искусный матершинник и вообще — веселый пират Володя К. Я всегда радуюсь, когда на подобных, организованных после моих выступлений, застольях оказывается такой вот тамада-сам-себе-затейник, которому охота и меня посмотреть, и себя показать… В таких случаях я просто отдыхаю, улыбаюсь и тяну с тарелки кружки копченого сыра…
