Скажем, в Трактате Явамот есть целый раздел, — в конце, кажется, 9 части, где обсуждается — что будет, если «мамзер», рожденный во грехе, женится на девушке из семьи «коэнов», священников, или когда юноша из хорошей семьи женится на «штуки», — то есть на безотцовщине… Представляете, там подробно и скрупулезно описывается, в какой местности Вавилонии жили какие части колен, и кто являлся потомком рожденных во грехе, а кто из других видов смешанных и незаконных браков.
Вообще, Талмуд приводит… вы не устали следить за этой вязью, уважаемая? — спросил он, вновь добавляя в речь узбекского акцента, отпил чаю из стакана… — Насколько все-таки, разумнее и удобнее, чем стаканы, наши узбекские пиалы… вы не находите? Так вот, Талмуд приводит десятки названий городов и мест, подробно указывая — в какой местности преобладало население с определенным ущербом в родословной, где селились потомки иностранных рабочих, строивших Храм Соломону, и женившихся или просто переспавших с еврейками, где жили потомки женщин, изнасилованных вавилонскими солдатами во время изгнания… Все про всех всегда знали, как, впрочем, и мы сегодня. — Он улыбнулся. — Начни наводить справки про какого-нибудь знакомого, хоть в Австралию он забейся, хоть на остров Пасхи, и на втором телефонном звонке тебе начнут такое о нем и его семье рассказывать, что только рот раскроешь от удивления.
— Значит, вы считаете, что никакого чуда с обнаружением того или иного колена быть не может? — спросила я. — А версия Эли Визеля о неких землях в Америке и проживающих на них, забывших свою историю коленах… — то, из-за чего Колумб пустился в плавание? А известная теория о том, что японцы — потомки этих колен, смешавшиеся по пути с племенами где-то в отрогах Гималаев? Причем, насколько я знаю, эта теория подтверждается…
— Бросьте, — перебил он. — Невозможно, чтобы вдруг возникла неизвестно где находящаяся страна, с волшебной рекой и чудесным образом уцелевшими коленами. Это аллюзия на нечто, чего я не знаю. А те, у кого я интересовался в Бней-Браке, — тоже не знают. Скорее всего, эта информация потеряна или относится к части тайного знания, куда меня с моим свиным рылом суетного функционера не подпустят никогда. — Он взглянул мне в глаза и твердо проговорил уже без акцента: — Вот что я вам скажу, землячка: тайное потому и называется тайным, что не продается тиражами в тысячи экземпляров и не распространяется по Интернету…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
глава двадцать первая. Ничто не должно повториться!
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл katastrofa!
«…просыпаясь ни свет ни заря, первым делом я вспоминаю обо всех делах — звонках, поездках, тусовках, встречах, — которые должна прожить сегодня, пробежать, проползти по-пластунски, не высовывая головы под огонь неприятеля. Страшная тоска наваливается на меня в эти первые минуты пробуждения. Кажется, я даже стону, во всяком случае, Борис уверяет, что момент, когда я прихожу в сознание после короткого оглушительного сна, он всегда чувствует…
День, в который должен, наконец, состояться Вечер Памяти и Скорби, начинается у меня с мигрени такой силы и скорби, какой нечасто могут похвастать даже пенсионеры «Теплого дома» Фиры Будкиной.
Мгновенно проносится передо мною огненный хвост последних скандалов и подготовки к событию: я вспоминаю, что Рамирес каким-то образом, вероятно, своими латиноамериканскими уловками, сумел навесить на меня обязанность встретить израильскую певицу Моран Коэн и привезти ее прямо в зал, что надо еще связаться с председателем дружественного нам фонда «Мир всем религиям» отцом Сергеем Коноплянниковым, который вызвался выступить с речью по теме, и продумать — как и его доставить к месту событий… Ну, и прочее, прочее, прочее. А главное — как вытащить на сцену Клавдия?
Проглотив таблетку «мигренола», я сажусь за телефон и принимаюсь будить всех своих. Сначала Костяна: в порядке ли звуковая аппаратура…
— Дина, — говорит он, — есть ли у вас хоть капля жалости? Полседьмого утра… Аппаратура давно в зале, все подключено, все крутится-вертится… Я лег вчера в час ночи…
Далее, Женя: — выложена ли на сайт информация о Вечере?
— …а-га-а…
— разосланы ли зазывки средствам массовой информации?
— …а-га-а…
— готовы ли для раздачи слонам и крокодилам фенечки (календарики с эмблемой и адресами Синдиката)?
— …а-га-а…
— Ты что, спишь?
— Нет, просто все это вы у меня спрашивали вчера, и я уже говорила, что все сделано.
Так. Теперь Маша… Ладно, эта пусть спит, она слабенькая.
Но вслед за этой мыслью раздается звонок. Взгляд на определитель: НЕ РЕВЕРДАТТО!
— Да?
Полузадушенный голос Маши:
— Дина, вы помните, что сегодня Вечер Памяти?
— Маша, ты грубишь.
— Так кто ж вас знает! Может, вы как раз вчера выпили, загуляли, забыли… а я только докладываю: чокнутой Фире Будкиной с ее старперами я уже звонила, чтоб все они, как штык!.. Машины у Рогова заказаны, певичку встретит ваш Слава и отволочет в зал ко времени, поп готов, как пионер, и от машины отказался, приедет сам…
— Маша, умоляю: вежливо, ласково, деликатно!
— Обойдутся…
Ну, хорошо, дальше: распорядиться об увековечении этой великой тусовки.
— Эльза Трофимовна, сегодня, как вы знаете, Вечер Памяти Шести миллионов погибших.
— Так-так… конечно… скольких миллионов?
— Эльза Трофимовна!!! Сегодня!!! Фонд «Узник»!!! При поддержке Синдиката, УЕБа, Посольства и прочих организаций проводит Вечер Памяти и Скорби! Этим мероприятием мы занимались последние три месяца!
— …так-так… конечно… я что-то не в курсе…
— …я звоню предупредить: любые сообщения об этой тусовке в средствах массовой информации выловить, обозреть и отослать начальству в Иерусалим.
— Ну, это само собой…
И, наконец, Рома. О-о-ох…
— Рома, доброе утро, я…
— О! Хорошо, что вы позвонили! Предупреждаю, сегодня у меня черт-те что, и сбоку бантик! На даче батарею прорвало, все водой залито, у Гройса ангина, да еще на вечер Послица зазвала нас на чай…
— Вы хотите сказать, что не явитесь сегодня на мероприятие департамента?
— Да не хотелось бы… Но у меня по нему вот какие соображения…
Я бросаю трубку и в ярости начинаю метаться по квартире, выговаривая самой себе все, что думаю о Роме, о Гройсе, о сегодняшнем Вечере и заодно о Синдикате, со всей его коллегией.
Поэтому, когда звонит телефон, неосмотрительно хватаю трубку.
— Да?!
— …кашеварим-кашеварим, а хлебают масоны… — тяжело вздыхая, тянет прямо в воронку больного моего виска знакомый гнусавый голос… — душа народная, кровь народная на нем, — за него та травушка взойдет-колышется…
Ревердатто, голубчик ты мой, птица ранняя, как и я, — здравствуй!
День начался…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Часов в одиннадцать меня вызвал Клава.
С полминуты разглядывал меня на пороге кабинета, сощурившись и гоняя рукою дым.
— Как тебе удается так худеть?
— Я же рассказывала, специальная диета…
— Нет, просто ты мне назло…
Но сегодня у него не было настроения упражняться со мной в русском.
— Садись. Я буду курить в сторону… Слушай, — что, сегодня вечером я должен быть на этой торжественной замбуре!
— Обязательно! — воскликнула я. — Ты будешь выступать. Я добилась, чтобы тебя вставили между Послом и священником.
— Пусть все они вставят себе в жопу морковку…
— Это очень важно, Клавдий! В последнее время эти посольские наглецы так и норовят указать нам место в иерархии.
— О, Боже… А я хотел пойти на рынок, выбрать баранью ногу и запечь ее с чесноком и травами по-венгерски… Знаешь, как я это делаю?.. Ну, ладно, — спохватился он. — Так, напиши мне какую-нибудь душевную замбуру. Только коротко и просто… Без своих писательских штук…
…Минут через двадцать он уже тренировался под моим руководством читать несколько простых, сдержанных фраз… Потом задумался и сказал:
— Слушай… у нас в одном городке под Клужем был такой случай… Немцы гнали на расстрел колонну, в которой шла одна семья, и самая младшая у них, трехлетняя, была такая беленькая, совсем арийская девочка. Немец, офицер, который сопровождал колонну, увидел ее, спрашивает — а этот ребенок откуда? — вышвырнул из строя и прогнал. Всю семью через полчаса благополучно расстреляли.
А девочка побрела назад, и когда подошла к дому, увидела в окно, что за их столом уже сидит и дружно выпивает соседская большая семья. И эта кроха, эта умница, как-то поняла, что домой заходить не нужно. Она пошла к синагоге, но синагогу сожгли накануне… И тогда она — трехлетний ребенок! — пришла в церковь. И священник спрятал ее в подвале. И четыре года держал ее в подвале, по ночам только выпускал подышать воздухом. У нее отросли такие чудные белокурые волосы, в темноте они были, как ангельское сияние вокруг головы… Ну, и скоро поползли слухи, что по ночам по городку бродит последний еврейский ребенок. И что на самом деле это ангел, который спасает людей… Там, понимаешь, недалеко был лагерь… И тех, кому удавалось бежать, она провожала до старого римского моста, там у священника был тайник… Ну, что ты плачешь? — спросил он, вытирая большим пальцем правый глаз. — Не плачь, она осталась жива. Я эту историю знаю от брата, он там у нас, в Яд-Ва-Шем, принимал эту женщину, и они сажали в честь священника дерево, знаешь, в Аллее Праведников?
