Переход от полного отчаяния к надежде подействовал на Тюрина подобно хмельному, будто он выпил большой стакан спирта — организм ожил, невозможное показалось возможным, на мгновение он утратил чувство реальности. «Ну, подлюги, узнаете вы Тюрина…» Предвкушение мести подхлестнуло еще больше. Он готов был, извиваясь в своих путах, ползти по морозу километры, лишь бы доползти и расквитаться.
И он пополз. Трудными движениями втягивал под себя связанные ноги и толкал туловище вперед, одолевая пространство от верстака до лестницы. Добрался до нижней ступеньки, уперся в нее локтем, сделал рывок и перекинул тело на ступеньку. Теперь можно было сесть, поднять голову над дымной пеленой, стлавшейся по-над полом, и вдохнуть чистого воздуха. «Узнаете, подлюги, как Тюрина раньше времени хоронить…» Преждевременная радость и подвела его. При очередном рывке Тюрин не рассчитал движения и, стараясь сохранить равновесие, выбросил ноги в сторону от лестницы. Ноги скользнули в пустоте, наткнулись на что-то и опрокинули этот предмет. Тотчас к запаху гари примешался новый неприятный запах. Тюрин опрокинул жестяной бачок с керосином, стоявший у лестницы.
Через узенькую трубочку керосин вытекал на пол, образовав вначале небольшую лужицу, а потом, переполнив ее, побежал струйкой, обходя неровности старых вытоптанных досок, туда, откуда только что приполз Тюрин, — к верстаку и дымившейся куче стружек. «Врешь, — упрямо решил Тюрин, — не успеешь!» Еще раз он перекинул себя через ступеньку. В лицо ударил порыв свежего ветра. Он толкнул плечом дверь…
На пороге стоял Мишка.
Минуту назад, когда Тюрин извивался на нижних ступеньках, он услыхал в доме выстрел и, вбежав в комнату, увидел Воздвиженского.
Больше он не колебался. Но, ошеломленный смертью профессора, Мишка не сразу понял, что происходит в подвале. Скорчившийся на пороге Жорка не упустил этой секунды. Сжавшись пружиной, он кинулся всем корпусом в ноги Мишке, стараясь достать головой до нижней части живота. Не ожидавший удара, Мишка качнулся вперед и полетел через спину Тюрина вниз. Как неумелый ныряльщик, раскинув руки, он проскользнул по полу, размазав керосин. К счастью, шапка защитила волосы от огня, а ватник смягчил удар. Мишка тут же вскочил на ноги и кинулся назад, к дверям. Из дверей свисали ноги перевалившегося через порог Тюрина. Мертвой хваткой впился Мишка в икры врага и, точно мешок протянув его по лестнице, швырнул назад в подвал.
Там было уже довольно светло, хотя размазанный керосин и не добрался еще до стружек. Но Мишка не замечал назревающей вспышки. Тяжело дыша, он смотрел на Тюрина. Тот казался мертвым. «Сейчас я тебя оживлю», — прошептал Мишка и, присев на корточки, начал расшнуровывать Тюрину ботинки… Его собственное состояние походило на безумие. Он не видел приближающегося к пламени керосина и не слышал шагов Лаврентьева наверху, в доме…
А Лаврентьев стоял в это время в кабинете, где сидел мертвый Воздвиженский. Письмо, которое он нес, больше не было нужно профессору. Наклонившись над столом, Лаврентьев прочитал:
«Доченька светлая, иду к тебе».
Он осторожно вынул листик бумаги из-под пресс-папье, сложил его и спрятал в карман, туда, где лежало письмо Лены. Потом вышел из комнаты и притворил за собой дверь. Подавленный, он спешил покинуть казавшийся мертвым дом, но в доме еще было двое живых. Проходя мимо полуоткрытой двери в подвал, Лаврентьев заметил в ней свет и почувствовал запах дыма.
Мишка между тем снял ботинки. Оставалось подтащить Тюрина и положить его ноги в огонь, но тут слабость снова охватила Мишку. Он ясно представил, как эти белые, холодные ноги сначала покраснеют, а потом начнут чернеть, наполняя подвал отвратительной вонью. И еще он вспомнил книгу об Уленшпигеле, вспомнил, как сжигали Клааса и как страшно было об этом читать. Но все-таки он приподнял ноги Тюрина, чтобы тащить его в огонь. Мишка ждал, что Тюрин будет сопротивляться, и готовился покрепче держать его, но сопротивления больше не было, холодные ноги лишь дрожали, конвульсивно, бессильно подергиваясь. И эта жалкая дрожь окончательно доконала Мишку. Бросив Тюрина, он сел прямо на пол и, опустив голову на руки, зарыдал беззвучно, трясясь от ужаса и отвращения.
А Тюрин, приоткрыв глаза, сквозь дым в полусознании первым увидел в дверях фигуру человека в черном клеенчатом реглане и фуражке с поднятой тульей. Он смотрел, но уже не мог понять, действительно ли видит гестаповца или тот мерещится в предсмертном бреду. Но все-таки он дернулся инстинктивно и толкнул Мишку.
Мишка, очнувшись, оглянулся и тоже увидел гестаповца.
В отличие от Тюрина он поверил сразу и, осознав опасность, вопреки здравому смыслу, обрадовался ей. Ведь она освобождала от необходимости завершать дело, к которому оказался он неспособным, превращала из палача вновь в бойца. В секунду от подавленности не осталось и следа. Мигом оглядевшись, Мишка заметил торчащую из печи кочергу, которая раскалилась наконец и мерцала розовым тусклым светом.
Лаврентьев едва не прозевал его бросок. Удар, предназначавшийся в лицо, пришелся ниже. Раскаленный прут скользнул под расстегнутый плащ и прожег китель. Отстраняясь от удара, Лаврентьев прыгнул с лестницы и оказался сбоку от Мишки. Он ударил его по руке, обезоружил профессиональным движением и швырнул на пол. Теперь только, вытащив пистолет, Лаврентьев рассмотрел обоих лежащих перед ним парней.
Мишка лежал скорчившись, отвернувшись, зато Тюрин смотрел в восторге свершающегося избавления. Это искаженное гримасой счастья полунеподвижное лицо, обезображенное кляпом, выглядело страшно, непохоже на себя, но Лаврентьев узнал связанного. Тогда он начал догадываться. Толкнув Мишку ногой, он жестом приказал ему встать.
И тут долго пробиравшаяся по полу струйка керосина добралась наконец до вороха стружек и вдохнула жизнь в чахлое пламя. С радостным гулом огонь взметнулся, разом осветив подвал. Поднявшийся Мишка тупо смотрел на горящие стружки, не понимая, почему медлит немец, почему не развязывает Тюрина, почему не стреляет в него, Мишку. Немым воплем недоумения исказилось и лицо Тюрина, увидевшего, как немец отступает шаг за шагом, оставляя его огню.
— Иди! Уходи! — крикнул Лаврентьев Мишке по-немецки, показывая пистолетом на дверь.
Тот ринулся из подвала, а Лаврентьев, добравшись до верхней ступеньки, обернулся, протянул руку и выстрелил. Извивавшееся в пламени тело Тюрина в последний раз дернулось и прекратило сопротивляться судьбе.
Во дворе Лаврентьев огляделся. Мишки нигде не было видно. Вложив пистолет в кобуру, он быстро зашагал прочь от обреченного дома.
А Мишка находился там. Прежде чем уйти, он вбежал в кабинет и, подхватив Воздвиженского под руки, перетащил с кресла на диван. Там он выпрямил еще теплое тело и осторожно прикрыл профессору глаза.
Пламя между тем прорвалось сквозь старые сухие перекрытия, и дом вспыхнул свечой. Искры полетели в морозное небо, карнавальным фейерверком освещая сад с черными зимними деревьями и глухую ночную улицу…
Вот что вспоминали Лаврентьев и Моргунов почти через тридцать пять лет, сидя в гостиничном номере, но чтобы вспомнить все, потребовалось бы слишком много времени, а оба были взволнованны и многих важных вещей коснуться не решились. Только перед самым уходом Моргунов спросил:
— А про Лену? О смерти ее… Неужели правду сказал?
Лаврентьев наклонил голову.
— И про цветы правда?
— Да. Но сейчас не могу я подробно… Разнервничался.
— Понимаю.
Моргунов стал прощаться. Проводив его, Лаврентьев прошел в ванную, набрал в ладони холодной воды, вытер лицо. «Придется принять снотворное», — решил он.
Однако заснуть в эту ночь ему пришлось поздно. Началось с того, что зазвонил телефон. «Кто это?» — подумал он недоуменно и поднял трубку:
— Слушаю вас.
Трубка не ответила, хотя аппарат работал нормально. «Кто-то ищет гостиничных знакомств», — решил Лаврентьев с досадой и взял стакан, чтобы запить лекарство.
Снова задребезжал звонок. На этот раз он долго не брал трубку, но телефон упорствовал.
— Слушаю вас…
— Простите, ради бога. Это я, Марина.
— Слушаю вас, Марина. Почему вы не спите?
— Во-первых, извините… Я, кажется, и вам нагрубила. Я не хотела. Я совсем не на вас злилась.
— Не придавайте этому значения. Я не в обиде.
— …А во-вторых… Я вас очень прошу… Только не отказывайте сразу. Мне так трудно вас просить… Я позвонила в первый раз и струсила…
— О чем вы?
— Вы не придете ко мне сейчас? Пожалуйста!
— Может быть, лучше завтра? Уже поздновато.
— Нет, нет. Я вас очень прошу! Сейчас…
— Хорошо, — согласился Лаврентьев.
Он постоял немного посреди комнаты, подумал, потом достал из чемодана письмо Лены…
