— Я знаю.
— И ты знаешь, что мой папаша, Леонид Нахамкин, был следователем на Лубянке, который в тридцать седьмом году вел дело поэта Зискинда?
— Да, — кивает Аня. — Папа мне все рассказал.
— И что ты дочь не Степы Николкина, а Зискинда, он тоже тебе рассказал?
— Да, конечно.
— Старушка, ты не врубаешься. Мой отец был тем самым следователем, который в тридцать седьмом году пытал на допросах твоего отца.
Аня молчит.
— Зискинд всю жизнь провел в лагерях, — продолжает Эрик. — Он только недавно вышел. Он попытался тебя найти?
— Нет.
— Но это же чудовищно! Вы с Зискиндом чужие люди. И виноват в этом мой папаша. Его самого расстреляли тогда же, в тридцать седьмом, но это ничего не меняет. Я сын человека, который искалечил жизнь твоего отца. А мы с тобой встречаемся и ведем себя как ни в чем не бывало. Это же какой-то бред!
Аня молчит.
— Это ненормально, старушка, когда дети жертв встречаются с детьми палачей, и все ведут себя так, как будто тридцать седьмого года вообще не было. Но он, старушка, был! И я об этом все время думаю.
Пока все делают вид, что его не было, он как бы продолжается. Страна как бы спит. Смотри — здесь она спит буквально.
И действительно, ночью в Ашхабаде во дворах и даже на тротуарах стоят кровати. Аня и Эрик идут мимо жителей, спящих под открытым небом.
— Это они после землетрясения боятся спать в домах, — объясняет Эрику Аня.
Моя сестра Аня была ясным и простым человеком и во всем любила простоту и ясность. Но Эрик мыслил образами.
— Старушка, у моего друга Хемингуэя есть гениальный роман «Фиеста», — говорит он. — Про то, как вокруг сплошной праздник, но герой — импотент, и этот праздник не для него. Мне кажется, это про всех советских людей. Особенно это чувствуешь, возвращаясь из-за границы. Ты была за границей?
— Нет.
— Будешь. Это я тебе обещаю. Будешь. Потому что, старушка, мне все это осточертело. Я хочу жить в свободной стране. И я хочу там, в свободной стране, каждый день видеть тебя в переднике и знать, что ты меня не ненавидишь. Теперь понимаешь?
— Нет.
— Объясняю. Я уверен, что наша с тобой встреча — это судьба. И предлагаю тебе стать моей женой и рвануть вместе из этого кошмара в Англию или Америку.
Это Анька поняла. И скоро она вышла замуж за Эрика. И они уехали в Англию. Потому что за роман про Шерлинга Эрик получил литературную премию КГБ и его назначили постоянным корреспондентом «Известий» в Лондоне. Маша у них с Аней родилась уже там. Но это было потом, а в ту ночь, в шестьдесят втором году, они оказались в доме товарища Касымова. Лариса пригласила их переночевать.
Они стоят у ворот дома Касымова на улице Карла Маркса. Из караульной будки на них смотрит милиционер.
— Ты уверена, что это удобно? — спрашивает у Ларисы Макс.
— Иначе я бы не приглашала. У нас полно комнат. Ане и Эрику здесь будет лучше, чем в гостинице.
— Гениальная идея! — радуется Эрик.
— И ты тоже можешь здесь остаться, — говорит Максу Лариса. — Тебя никто не съест.
— Нет, спасибо. Я пойду в гостиницу.
— Старик, но это же чертовски спортивно! — уговаривает его Эрик. — Переночевать в логове зверя, а?
— Эрик, представляешь, — говорит Лариса, — Макс ко мне даже никогда не заходил. Он стесняется, что у него, такого инакомыслящего, роман с дочкой секретаря ЦК.
Она берет Макса под руку и прижимается к нему.
— Лара, он же на нас смотрит, — косится на милиционера Макс.
— Дядя Вася, ты чего подглядываешь? — кричит милиционеру Лариса.
Милиционер отворачивается.
— Ну пошли, Макс! — тянет Макса за руку Лариса. — Ну что я могу сделать, если это мой дом? Ну пошли же!
— А что скажет твой отец?
— Ничего не скажет. Он дома робкий и забитый. У нас всем управляет мама. А она давно спит. Мы тихонечко.
Из темноты проступают резные колонны каких-то беседок и навесов. Журчит вода в фонтане. Пышные кусты роз. Лариса тащит Макса за руку к подъезду.
— Старушка, а ты не хотела ехать, — шепчет Эрик на ухо Ане. — Это же полный сюр. Это как в фильме Феллини!
В передней высокое, до потолка, зеркало, чучело медведя, по стенам ковры, головы и рога. Лариса беззвучно закрывает дверь и, прижав палец к губам, ведет гостей в глубь квартиры.
— Так вот как живут слуги народа, — радуется Эрик. — Гениально! Смотри, Макс! Смотри!
К доске, на которой стоит медведь, привинчена медная бирка.
— Старичок, это же инвентарный номер, — шепчет возбужденный Эрик. — Мишка-то государственный. Здесь все принадлежит нашему родному государству. То есть всем нам. Это все — наша собственность, старичок! Так что не бзди, мы у себя дома!
— Тихо! — прижимает палец к губам Лариса. — За этой дверью спят мама и папа. А здесь, в моей комнате, будет спать Аня. А тут, в папином кабинете, Макс с Эриком.
— А сама ты где? — шепчет Макс.
— А сама я всегда сплю в беседке, в саду. Ты это учти.
— Лара, ты мне все больше нравишься! — шепчет Эрик.
— А товарищ режиссер меня стесняется, — смеется Лариса. — Пошли пока в кабинет. Оттуда никакой слышимости. Посидим еще.
— Гениально! — восклицает Эрик. Проведя всех в кабинет, Лариса плотно закрывает дверь и включает свет.
За стеклянными дверцами дубовых шкафов поблескивают золотыми буквами корешков ровные ряды полных собраний сочинений. Колоссальный дубовый письменный стол с несколькими телефонами. Такие же колоссальные диван и кресла. Повсюду фотографии с автографами, где товарищ Касымов запечатлен с самыми известными людьми планеты.
— Это папа с Хрущевым, это с президентом Насером, — показывает Лариса, — а это с Юрием Гагариным. А это на приеме нашей делегации в Белом доме у Кеннеди. А это он с Ивом Монтаном.
— Конец света! — Эрик в полном восторге. — Товарищ Касымов и Ив Монтан!
— А то! — доставая из шкафа простыни и полотенца, Лариса напевает песню Монтана:
Я так люблю в вечерний часКольцо Больших бульваров обойти хотя бы раз.Там шум веселья не угас.Весело сверкая, там течет река людская...
— А курят слуги народа, значит, не «Дымок», а «Мальборо»? — Эрик находит на столе пачку американских сигарет. — Понятно. И выпить здесь есть?
— В Греции все есть, — смеется Лариса.
Эрик с наслаждением закуривает сигарету товарища Касымова. Лариса достает из бара товарища Касымова бутылку виски и стаканы.
— Гениальная девка, — восхищается Эрик. — За тебя, Ларка! И за твой спектакль, старик. И вообще за эту ночь! Чтоб у нас всегда все так же получалось! Ура!
Пьют.
— И немедленно по второй за здоровье присутствующих дам, — опять наполняет стаканы Эрик, — которые пышным букетом украшают...
Похоже, он уже пьян. Макс это видит и настороженно поглядывает на Ларису. Но Лариса смеется.
Над диваном висит громадный ковер. На нем коллекция старинных сабель и кинжалов.
— Это все тоже государственное? — снимает со стены кинжал Эрик.
— Нет, — смеется Лариса, — это дарят папе другие восточные владыки.
Эрик размахивает кинжалом.
— Осторожнее, — просит Макс.
Думал ли Макс, что эта коллекция через тридцать лет будет украшать кабинет его сына Антона в «Толстоевском» и ее придется срочно продавать? Но это случилось потом, а в эту ночь вино лилось рекой.
— А это и есть знаменитая «вертушка»? — спрашивает у Ларисы Эрик, положив руку на белый телефон с гербом СССР вместо диска.
— Она и есть.
— И можно позвонить дорогому Никите Сергеевичу?
— Запросто.
— И президенту Кеннеди?
— Аск! — смеется Лариса.
— Мне как раз надо с ним потолковать, — и Эрик снимает трубку вертушки.
— Я тебя умоляю! Что ты делаешь? — страшно пугается мой старший брат.
— Старичок, художнику можно все, — убежденно втолковывает ему Эрик.
Макс обмирает от ужаса, не заметив, что Эрик придерживает другой рукой рычажок.
— Говорит писатель Иванов. — В голосе Эрика металлические начальственные нотки. — Соедините меня с Джоном Кеннеди. Хеллоу, Джон. Зис из ё московский френд Эрик Иванофф. Здорово, старичок. Как вообще?.. Гуд? У меня тоже все гуд. Ай вонт то мейк интервью виз ю. Интервью. О'кей? Гуд. До встречи в Вашингтоне. Привет Жаклин и Мерилин.
Он не успевает положить трубку, как дверь кабинета приоткрывается и входит товарищ Касымов. На нем полосатая пижама и шлепанцы.
Эрик трезвеет и вскакивает с кресла, Макс зажмуривается. Но ничего страшного не происходит.
— Сидите, ребята, сидите. — Касымов успокаивающе машет рукой. — Я только на секунду. Извините...
Он берет со стола блокнот и ручку и тихо выскальзывает из комнаты. Макс раскачивается, обхватив голову руками. Аня киснет от смеха.
— Не понял, — говорит Эрик.
— Папа пошел в кухню писать стихи, — объясняет Лариса.
— Что?!
— Когда папе не спится, он пишет стихи. Лирические.
— Старики, это галлюцинация, — стонет Эрик. — Такого не бывает.
— Все бывает, — говорит Лариса. — Каримов в Узбекистане пишет романы. А папа стихи.
