— Удачно получилось, — сказал Кахым капитану.
— Да, да, вы разговаривали с народом уважительно, и люди сразу это почувствовали, — горячо сказал Серебряков. — Хуже нет, когда приедет из Оренбурга начальник и начнет ругать и грозить.
— Вокруг князя собралось немало горлопанов, — согласился Кахым, — но сам Григорий Семенович человек мягкий, разумный, всегда старается уладить дело по-доброму.
— За всем же князь не уследит, — заметил капитан, — наш Оренбургский край с половину Европы будет, пожалуй.
— Народ себя не щадит, собрал на воинство, на снаряжение полков восемьсот тысяч, а дворяне всего шестьдесят тысяч. Князь Волконский уж на что добряк, а рассвирепел, — возмущенно рассказал Кахым Серебрякову, когда они после сходки шли к атаманскому дому. — И те деньги помещики выжали из своих крепостных.
— Да уж, никак с дворянами князь не справится, — проницательно заметил, тяжело вздыхая, капитан.
Кахым пообедал и переночевал у Серебрякова, утром посетил могилы батыров на Верхнем кладбище, преклонил колено перед последним прибежищем славных вождей и, не осмотрев новобранцев — этим он подчеркнул особое доверие Серебрякову, — выехал в соседний кантон.
Серебряков проводил его, уже без эскорта, до реки. Там в затишке, на солнцепеке, — хоть и не жарко, но ярко, пылал костер, бурлило в казане мясо, на траву были брошены паласы, уставленные мисками, чашками, тут же лежал бурдюк с кумысом.
— Старшина юрта Саитгали-агай ждет вас, почетного гостя, на трапезу.
— Не надо бы, — шепнул Кахым.
— Смертельно обидите и старшину, и… меня, — нахмурился Серебряков.
И майор подчинился, вылез из тарантаса, долго кланялся, тряс руку старшине, от чего Саитгали блаженно жмурился, словно ему щекотали пятки.
А Филатов и здесь не растерялся и с нескрываемым удовольствием спрыгнул с седла, заглянул в котел, набитый жирной кониной, покрутил с восхищением носом.
— Ну вы угощайтесь, а я поеду с новобранцами на сборный пункт, — сказал капитан. — Душевно рад, майор, что познакомился с вами. Отрадно, что у нас подрастают такие культурные офицеры-башкиры.
Старшина со страдающим видом развел руками, но уговаривать своего атамана не решился.
Кахым еще раз поблагодарил Серебрякова за образцовый порядок, за вдумчивую, серьезную подготовку новобранцев.
Капитан согласился в знак уважения к старшине юрта отведать кумыса, осушил деревянную емкую чашу, молодцевато крякнул, вытирая забелявшиеся усы.
— До скорой встречи, ваше благородие, если не в Оренбурге, то в Нижнем Новгороде, — сказал Кахым капитану: он действительно проникся искренним благорасположением к Серебрякову.
— Милости прошу к угощению, — пригласил старшина.
Филатов тотчас же плотно, надежно уселся на паласе.
— Рассиживаться-то долго не придется, агай, — сказал Кахым.
— Понимаю, турэ, все сознаю, что идет война, но нарушать старинный обычай не подобает. Если турэ ступил на нашу священную землю, то должен отведать мяса молодой степной кобылицы, — сказал старшина и подвел турэ Кахыма к самой высокой и самой мягкой подушке на паласе.
За обедом беседа шла о войне.
— Мы готовили новобранцев не за страх, а за совесть, — говорил старшина. — Да вы, турэ, сами убедитесь, когда взглянете на лихих всадников!
— А как семьи ушедших на войну? — спросил Кахым о том, что его мучило и терзало все эти дни разъездов по кантонам. — Нуждаются?
Старшина мигом поскучнел, ответил тусклым голосом:
— Ясное дело, турэ, жуткая нужда, летом-то не так страшно, а вот что начнется зимою, и подумать боюсь.
«Старшина юрта и зимою голодать не станет, по своему отцу вижу!» — сказал самому себе с трезвой жесткостью Кахым.
К нему подсел бойкий купчик, из молодых, да ранний. Играя пальцами в бороде, завел привычное лицемерие:
— С помощью Аллаха выйдем из беды. Грешно унывать. Шайтан живет без надежды, потому и злобствует.
«И ты, барышник, не обеднеешь на войне!..» — подумал Кахым.
— А каково положение под Москвою? — спросил старшина, успев посмотреть с осуждением на болтливого купца.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«И сюда докатились вести о Москве…»
— Положение трудное, агай, французы под Москвою, а может, и в самой Москве, — откровенно сказал Кахым. — Но русская армия укрепляется от боя к бою, набирает силы, получает подкрепление. Теперь главные битвы не за горами.
— Не слышали, где кураист Буранбай?
— Мне говорили, что он в Первом башкирском казачьем полку войсковым старшиною.
— Значит, жив-здоров!
— Конечно, жив-здоров!
— А это высокое положение — войсковой старшина? — заинтересовался кто-то из гостей.
— Первый заместитель командира полка майора Лачина!
— У-у-у, — восхищенно загудели все сидевшие у обеденной скатерти.
— Не обессудьте, Кахым-турэ, но пользуясь случаем… — Купец заерзал по паласу. — Хотелось бы знать правду.
— Да вы о чем?
— Слышали мы, — он не сказал «я», а произнес уклончиво «мы», — будто бы в прошлом году, еще до войны, Буранбаю, а он тогда был начальником дистанции, приказали вести из Шестого кантона, из сборного пункта Карагайлы Узяк, тысячу джигитов на западную границу. Но кто-то из начальников в Оренбурге намекнул, что за взятку можно приказ и отменить — все останутся дома. И заломил цену — шесть тысяч. И Буранбай вместе с начальником кантона обложил налогом джигитов — по шесть рублей с головы. Кому же захочется тянуть службу на чужбине!.. И родители, и дяди-тети, и тести-тещи кряхтели, но собрали по копеечке, и Буранбай повез деньги в Оренбург. Но полк все-таки отправили на границу. А почему? Начальнику в Оренбурге вручили всего четыре тысячи, а две тысячи поделили пополам Буранбай и Юлбарыс, начальник кантона. И если б не грянула война, Буранбаю не миновать бы острога!
Кахым так и кипел от возмущения, но слушал терпеливо.
— Охота вам собирать грязные сплетни, — сказал он с отвращением, когда купчик умолк. — Буранбай-агай — честнейший человек. Благородный! Кто-то из оренбургских начальников терпеть его не может, вот и чернит. Зачем ему деньги? Офицерское жалованье. И подарки кураисту Буранбаю на праздниках!
— Да-да-да, — зачастил купец, мелко тряся бородкой.
— Если бы он провинился, то давно уже вековал бы в остроге, а он, видишь ты, занимает такую должность — по-старому тысяцкий, а по-настоящему войсковой старшина, — мудро рассудил Саитгали.
И все согласились с ним.
Принесли наваристую духмяную шурпу, заправленную сухим сыром — коротом, но Кахыму уже не хотелось попусту тратить время, и он быстро поднялся, поблагодарил старшину юрта за угощение, за радушие.
Филатов поднялся нехотя, бросив тоскливый взгляд на миску с шурпой, но старшина юрта, оказывается, знал нрав Пилатки и сунул ему в седельную сумку тяжелый мешок с дарами. Не обделил Саитгали и казаков.
И хозяин, и служки, и гости кланялись, желали майору Кахыму благополучия и радостей в жизни.
22
Кахым решил не заезжать домой и поехал прямиком в Оренбург.
Его тянуло к Сафие, к сыну, растущему чуть ли не сиротой при живом отце, но он заставил себя сильным напряжением воли отринуть эти чувства, вообще-то святые, — война повелительно звала майора Кахыма и по присяге, и по совести в горнило сражений.
«Лишь бы скорее завершить войну, изгнать Наполеона! Башкирский джигит себя не пощадит, крови не пожалеет, а долг ратной чести выполнит со славой. И тогда, в мирные дни, вернусь в семью. Навсегда. Царь не обманет, выполнит обещание манифеста».
Степная ровная дорога впадала светло-желтым ручьем в глухой лес, начались овраги, ложбины, тарантас мотало из стороны в сторону, и лошади уже не рысили, а шагали, тяжело раздувая темные от пота бока. Поздняя осень в лесу мрачна, вороха листьев остро пахнут спиртом, в голых сучьях деревьев свистит ветерок, только ягоды шиповника и рябины рдеют багровыми ягодными кистями. Вероятно, здесь уйма грибов — хоть косой коси. Русские собирают, варят, жарят, сушат, солят грибы, а башкиры нос воротят, голодать станут, а не притронутся. Им мяса подавай, самого жирного, самого сочного!.. У каждого народа свои обычаи, иногда и не разумные, но с ними свыклись и сейчас почитают нерушимыми. Нет, Кахым после войны постарается передать землякам все светлое, чему научился в Петербурге. Надо шире общаться с соседними народами, перенимать у них полезные привычки. Что за избы в наших аулах! — приземистые, сырые, оконца крохотные, кое-где еще затянутые пузырем… А в русских приволжских селах, через которые недавно проезжал Кахым, высятся хоромы, бревна в два обхвата с янтарными каплями смолы, половицы двойные, потолки высокие, а в окнах — вся ширь, синева, простор!.. И вместо медресе пора вводить государственные школы, смышленых башкирских пареньков обучать арифметике, русской грамоте. Хватит им зубрить наизусть суры Корана под началом сонного от обжорства муллы с розгой в руке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
