Кахым с гордостью думал о земляках, так охотно, дружно поднявшихся на борьбу с французами. Столетиями защищали границы России башкиры в одном строю с русскими, калмыками, вот и сплотились, сдружились!..
Старшины юртов и аулов заверяли Кахыма, что стрелы наточены, кони выхожены в лугах, мясо провялено, корот наварен, бешметы и сапоги сшиты.
Можно было бы и возвращаться в Оренбург, но Кахым решил завернуть в Нагайбакскую станицу, а она далеконько заброшена в степи — за двести верст от Уфы.
Погода уже испортилась. Миновала золотая осень — хлынули затяжные дожди, дороги развезло рытвинами, колдобинами, хлипкой грязью.
Филатов, забалованный сытой жизнью на задворках губернаторского дома в Оренбурге, заныл:
— Ваше благородие, не мучайте вы себя! Куда лучше завернуть к вашему почтенному отцу, там передохнуть… И опять же Сафия-ханум…
Как видно, Филатову понравились и беляши, и бишбармак в доме старшины Ильмурзы.
— А ты чего тянешься по пятам за мною? Поезжай прямиком в Оренбург.
— Я человек подневольный! Мне вас жаль, ваше благородие, — лицемерно вздыхал урядник. — Весь в ошметках грязи… И промок насквозь. А в станице Нагайбак образцовый порядок. Совсем недавно ее посетил их светлость, лично убедился. Я же сопровождал князя.
Кахым и сам знал, что в Нагайбаке — порядок, но ему хотелось посетить могилы батыра Кусема и его сына Акая около станицы. Батыр, сын его и отважный сподвижник Килмек возглавили восстание башкир против оренбургской экспедиции Кирилова в середине прошлого века. Бунт был беспощадно подавлен. Воздвигнули Нагайбакскую крепость, ныне упраздненную. Жители окрестных деревень были насильно крещены и записаны в метриках русскими, но, говорят, и по сей день по-русски не понимают и сохранили стародавние обычаи.
«А зачем мне, русскому офицеру, интересоваться этими могилами, этими нагайбакскими кряшенами? — спросил Кахым и сам себе ответил: — А для того чтобы глубже понять историю своего народа и вернее разбираться в современных событиях».
…Тарантас спустился в темный густой урман, дорога на дне его поплыла слякотью, колеса увязали до чеки в жиже, дымившиеся от пота лошади еле-еле одолели подъем.
— Ну, дальше пойдет ровнее, — с облегчением сказал кучер, — ветерок дорогу продувает, сушит.
— Ваше благородие, едут! — крикнул, заметно оживившись, Филатов.
— Да кто?
— Капитан Серебряков! Я загодя послал вестового. Ваш отец меня выбранил тогда, что я не подрядил нарочного… Ну теперь я — ученый.
Кахым хотел рассердиться на такую ненужную угодливость, но лишь хмыкнул в бороду — Пилатку не переделаешь…
— Атаман Нагайбакской станицы капитан Серебряков, — восторженно продолжал Филатов, — православный. Еще его деды-прадеды крестились. Князь Григорий Семенович весьма высоко ценит капитана Серебрякова.
«Ему все и вся известно. И со мною его послали не для почета, а для слежки…»
Всадники приблизились, к тарантасу подскакал капитан, а сопровождающие его казаки выстроились в почетном карауле вдоль булькающей, всхлипывающей под копытами лошадей дороги.
Серебряков, высокий, в годах, отдал рапорт:
— Ваше благородие, находящиеся в гарнизоне станицы сто девяносто четыре башкирских казака, сорок один солдат и девяносто семь башкирских новобранцев в полной боевой готовности.
— Хвалю за верную службу отечеству, — сказал Кахым, встав в тарантасе и протягивая руку Серебрякову. — Доложу с удовольствием о вашем служебном рвении князю Григорию Семеновичу.
Поздоровавшись с караулом, Кахым пригласил капитана пересесть в тарантас, чтобы уже в дороге потолковать о делах.
— Как вооружалась беднота, капитан?
Приветливость и простота Кахыма подкупили Серебрякова, он заулыбался, поглаживая пальцем узкие темные усы, заговорил естественнее:
— Полсотни казаков вооружил на личные средства. Иного выхода не было! Вопиющая беднота!
Он не сказал, что продал для этого собственный дом, Кахым узнал об этом уже в Оренбурге.
— Спасибо! Ваш благородный поступок войдет в историю войны с Наполеоном. Через много-много лет потомки будут читать о вашем бескорыстии.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Не для истории это сделал, — смутился капитан.
— Понимаю, что не для истории. Тем дороже!..
— А как идет подготовка в других кантонах?
— Картина в высшей степени отрадная! С веселыми походными песнями стекаются джигиты на сборные пункты. На днях встретил Абсаляма-агая Утяшева — за свой счет вооружил двадцать родственников, купил им лошадей и привел в Нововоздвиженск. «Домашние как-нибудь перебьются, а джигиты должны быть при полной амуниции и на резвом скакуне. Сам воевал, знаю!» — сказал мне агай. В Шестом кантоне Гайфулла Кулдавлетов пришел на сборный пункт с сыновьями, женами, снохами.
— А разве женщин берут на войну? — ахнул капитан.
— Берут. Возчиками на арбах и повозках. Кашеварами.
— Тогда и наши пойдут с женами.
— Вот и отлично, — разрешил Кахым.
Тем временем тарантас в сопровождении эскорта въехал в станицу, колыхаясь на ухабах, расплескивая грязь. У ворот стояли жители, кланялись майору:
— Здравствуй, Кахым-турэ!
— Мы готовы хоть завтра идти на войну!
Кахым прикладывал руку к козырьку, улыбался, кланялся аксакалам — ему было приятно, что жители приветствовали его по-башкирски.
На площади собралась целая толпа принарядившихся к встрече гостя станичников, по сигналу капитана вышли музыканты, оба в белых чекменях, в мягких кожаных ичигах, статные. Толпа притихла. Кураист поднес к губам свой волшебный курай, и полилась задушевная, сердце щемящая мелодия, а певец чистым, словно серебряный колокольчик, голосом начал песню:
Ай, хороша гора, хороша, И дорога у горы хороша. Много богатых земель в мире, Но всех краше родимый край. Скакуна оседлал, ой хорошо, На землю спрыгнул, ой хорошо. Тот джигит хорош, Кто оседлал скакуна, На войну умчался. Ай, хорош джигит. — Разве кряшенам разрешают петь при всем народе башкирские песни? — спросил Кахым.
Капитан улыбнулся:
— Никто же не узнает.
«Лишь бы Пилатка не донес», — подумал Кахым.
Музыканты умолкли, но люди не расходились, и Кахым, встав в тарантасе, сказал громко, внятно:
— Аксакалы, соотечественники, кланяюсь вам низко, желаю благополучия, я майор Кахым, сын старшины юрта Ильмурзы!..
— Знаем!.. Наслышаны! — послышался одобрительный рокот.
Станичники с гордостью смотрели на молодого майора-башкира.
— Земля, на которой вы живете, испокон веков славилась храбрыми батырами! — продолжал Кахым, радуясь, что собравшиеся в сосредоточенной тишине ловят каждое его слово.
Старцы, стоящие в первом ряду, опираясь на посоха, закивали, погладили белоснежные бороды:
— И наши внуки не осрамятся!..
Кахым не скрыл от станичников, что пока полчища Наполеона одолевают русскую армию, неудержимо идут на Москву — он еще не знал, что французы вступили в древнюю столицу…
— Башкирские полки сражаются отважно, но им нужна поддержка. Новобранцы из станицы Нагайбак уходят на сборный пункт округа в Бакалы, а оттуда, сотнями, в Нижний Новгород. Деды, отцы, осмотрите еще раз своих сыновей, братьев, внуков и, если заметите какой изъян, помогите и рублем, и амуницией, и продуктами. Фельдмаршал Кутузов — мудрый полководец. Под его знаменем мы победим!..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Джигиты из почетного эскорта оглушительно грянули «ура». Новобранцы, кто верхоконный, а кто пеший, замахали шапками, закричали:
— Жизни не пожалеем, а победим!
— Ура-а!..
Аксакалы сочли неприличным кричать, но улыбались до ушей, воинственно выпячивали бороды.
Кураист и певец завели боевую походную башкирских казаков, и толпа, с разговорами, поминутно оглядываясь на Кахыма и Серебрякова, начала расходиться по домам, по переулкам.
