У Григорьева отвисает челюсть. Чего это он?
…но мой плот,Сшитый из песен и слов,Всем переменам назло,Вовсе не так уж плох.
– Откуда ты её знаешь? – потрясенно спросил Витя. – Эту песню Юра только недавно написал и нигде, кроме как в узком кругу, она не звучала.
– Откуда? – от злости на самого себя так и хотелось про горбатого животного ввернуть, но я сдержался, так как сам виноват. Знал бы он – откуда.
– Слышал её как-то… в узком кругу, – буркнул я, – ты вот так говоришь, будто сам Лозу хорошо знаешь.
– Знаю, конечно! – кивает Григорьев. – И очень хорошо знаю. Это сейчас он в столицу подался, а до этого мы часто вместе собирались, тексты сочиняли, идеями делились, играли. Даже группу свою собрать хотели, но как-то не вышло…
Витя задумался, а меня сзади нетерпеливо толкнули и зашептали: «Играй, давай».
Ладно, я спою то, что давно известно, и начал «Отель Калифорния». Григорьев встрепенулся и тоже включился в мелодию. Вот только петь я начал по-русски:
На пустынной дорогеКудри ветер трепал…
И вновь Григорьев смотрит удивленно, даже на миг играть перестал.
Словно дымом кальяна,Над шоссе смог стоял…Впереди свет призывный,На ночлег намекнул…И как будто приливной волной,Он меня притянул.
А ребята удивленного состояния Григорьева не замечают. Сидят, слушают и раскачиваются в такт песне. Еще немного и, если бы у них были зажигалки, то вокруг нас горели бы маленькие огоньки.
Милости просим в отель наш «Калифорния»,Это просто рай!Это просто рай!Это просто рай!
– Сам перевел? – спросил меня Витя, как закончили песню.
– Сам. – А как ему ещё ответить? Что этот перевод вовсе не мой, и его я в интернете отыскал? Прогрессия вопросов начнется.
Витя перебирал струны, видно думая – какую бы ещё песню спеть? Я же перебирал в уме варианты ответов на будущие вопросы по поводу моей «ошибки». Но тут у кого-то заурчало в животе. Да так громко, что все засмеялись.
– Че ржете-то? – смутился Савин. – Есть хочу.
– Да, – встрепенулась Щупко, – ребят, песни песнями, есть мы будем или не будем? Вера, Лариса, что там с ужином?
– Давно готов, Елена Михайловна, – почти в один голос ответили Смольнякова и Раевская. Интересно, когда это они успели его приготовить, если все время сидели рядом со мной?
– А не остыло?
– Нет, – ответила Лариса, – мы котелки с огня сняли и рядом с костром поставили.
– Хорошо, – поднялся Григорьев, – давайте ужинать, а то вон какая темень уже!
В горах темнеет быстро. Раз, и ни зги не видно, будто выключателем щелкнули. А ещё холодней становится. Ребята-то уже одетыми к костру подошли, а я в рубашке и штанах у костра так и сидел.
Все потянулись к палаткам, спотыкаясь о выступающие камни. Как добрались до рюкзаков, замелькали лучики фонариков. Олег тоже достал свой фонарь. Включил, но лампочка светила еле-еле.
– Батарейки, что ли, сели? – затряс он фонарем.
Вокруг зазвенела посуда, ребята выстраивались в очередь у четырех котлов со сваренным супом.
– А, зараза! – выругался Савин, споткнувшись. – Я запасных батарей не взял.
– А я и так все вижу, – хмыкнул Женька и сам тут же споткнулся о растяжку.
– Молчал бы уж, филин.
Олег опять потряс фонарем.
– Да не тряси ты его, – и я протянул ему руку, – давай сюда батарейки.
– Зачем?
– Вынь, говорю.
Савин немного повозился, откручивая колпачок, потом вытряхнул мне на ладони три большие круглые батарейки. Я нашел палаточную растяжку, выбрал небольшой булыжник из кучи и обстукал им все батареи. Затем протянул их Олегу.
– На, вставь и проверь.
– Ого! – удивился он, когда включил фонарь. – Светят, будто новые.
– Серег, – говорит Женька, – а если опять сядут, ещё раз покоцать? И опять будут ток давать?
– Нет. Но потом что-нибудь придумаем.
Мы задержались у крайней палатки. Подсвечивая фонариком, нашарили свои рюкзаки. Я положил гитару на чехол, из мешка вынул хлеб и тарелку с ложкой. Заодно вытащил куртку. Сразу поддел ещё одни штаны, сверху свитер, только куртку пока не стал надевать.
– Может, по капле? – спросил Савин, не вынимая рук из рюкзака. – Все равно в темноте никто не увидит.
– На голодный желудок не надо, – отвечаю, – вот поедим, тогда…
– Или во время еды, – кивает Ильяс.
Суп мы получали последними. Три котла уже опустели, и, принимая миски у нас, Смольнякова ухнула супа из четвертого котла каждому, да чуть ли не до краев.
– Ешьте, – приговаривает Верка, раскладывая варево, – у нас жуть как вкусно получилось.
– Можете ещё за добавкой прийти, – добавляет Лариса, – целый котел остался.
На другой стороне поляны включили магнитофон. Мы, пританцовывая, отошли к крайней палатке и присели на валуны. Миски поставили на колени. Я отломил хлеба, откусил немного и только запустил ложку в суп, как рядом забился в кашле Женька.
– Ты чего, обжегся, что ли?
– Мать… – выругался Расулов, выплевывая суп.
– Тьфу, – вторит Савин, – пересолено!
Я попробовал малость варева, действительно – есть невозможно.
– Глянь, – вытер рот Олег, – а остальные рубают, как ни в чем не бывало.
В отсветах от костров было видно, что ребята сидят и спокойно ужинают. Никто не возмущается соленостью супа.
– А нас что, – сплевывает Переходников, – типа, прикололи, что ль?
– Пойдем разбираться, – поднимается Расулов.
Неся миски перед собой, гуськом идем обратно к котлам. Возле них, спиной к костру, по-прежнему сидят Раевская со Смольняковой. Едят один хлеб, шушукаются и чему-то смеются.
– Ещё и ржут, – бурчит Ильяс, – я им сейчас этот жутко вкусный суп на голову вылью. Нашли, над кем приколоться!
Подходим к девчонкам.
– Уже съели? – удивилась Верка.
– Вкусно? – спрашивает Лариса. – Добавки хотите?
А у обоих глазки такие невинные, что именно в злую шутку больше верится.
– Добавки?! – почти рычит Ильяс. – Сейчас будет вам добавка!
И собирается выполнить недавнюю угрозу. Девчонки с визгом отскакивают, хватают крышки от котлов и закрываются ими.
– Вы чего! – пятясь за костер, кричат они. – Чего не нравится?
– Издеваетесь, что ли? – в ответ орет Олег.
– Сами хоть пробовали? – говорит Переходников и ставит свою миску у котла. – Пересолено, будто пачку соли в суп насыпали.
– Конечно… – мямлят обе, – пробовали.
– Что тут происходит? – спрашивает Щупко, появляясь из темноты вместе с Григорьевым. – Что за ор?
– Суп нам пересолили! – отвечаю я. – Только одним нам.
– Как это, только вам? – не поняла она.
– А так, – говорит Расулов, – есть невозможно! Сами попробуйте.
Елена Михайловна берет ложку, наклоняется и черпает немного супа из миски Расулова. Сморщивается.
– Действительно пересолено.
– У нас так же, – показываю я на другие миски.
– Девочки? – оглядывается Щупко на Смольнякову и Раевскую.
– Мы ничего не солили! – возмущаются они. – Чего солить-то, если в пакетах все уже есть!
– И тут, – говорит Григорьев, попробовав варево из котла. – Жуть как солено!
И тут я понял – приправа!
– Кто пакеты в котел высыпал? – спрашиваю у девчонок.
– Я, – говорит Лариса, – только я соли не сыпала.
– Я знаю, что не сыпала, – усмехаюсь, – а на сами пакеты ты смотрела?
– Нет.
– А надо бы. Я же предупредил про приправу!
– Зачем ты вообще её взял? – спросил меня Витя.
Зачем? Похоже, это привет из прошлой жизни. Былая привычка. Бывая на рыбалке, я заметил, что ночью чай или кофе быстро надоедают, а немного бульончика взболтаешь, попьешь – согретый и сытый.
– Чтобы бульон сделать, – отвечаю я. – Так согреться быстрей можно.
– Разумно, – чуть помолчав, кивнул Григорьев. – Девочки, а как так вышло, что остался целый котел супа?
– Не все любят такой суп, – пояснила Раевская. – Некоторые девочки сказали, что свои продукты есть, а этот суп не будут.
– Хм… – Витя развел руками, – дети.
– А вас теперь чем кормить?
– Ничего, Елена Михайловна, у нас консервы есть – и тушенка, и «братская могила»…
– Сергей! – вскрикнула Щупко. – Что ещё за могила?
– Лена, – взял классную за локоть Витя, – это так кильку в томатном соусе называют.
– Дурацкое название!
– Дурацкое, – согласился тот, – пойдем, парни уже взрослые, сами разберутся.
Они удалились, а Раевская и Смольнякова опустили головы.
– Мы песни послушать хотели, – сказала Верка, – вот и торопились.
– Сереж, Жень, Олег, Ильясик, – надула губы Лариса, – простите, мы нечаянно.
