«Само упало яблоко с небес…»
Само упало яблоко с небесили в траву его подбросил бес?А может, ангел сбил крылом с ветвейили столкнул руладой соловей?
Ударился о землю нежный бок,и брызнул из него шипящий сок,прося меня: «Скорее подбери…» —чуть зазвенели зернышки внутри.
Светясь, лежало яблоко в росе,и не хотело быть оно, как все,и отдыхало телом и душой,как малая планета на большой.
А в трещину его, ничуть не зла,оса так вожделеюще вползла,и, яблоко качая на весу,с ним вместе внес я в комнату осу.
И, вылетев из яблока, осана разные запела голоса,как будто золотинка жизни той,где жало неразлучно с красотой.
Но чем больнее времени укус,тем вечность обольстительней на вкус.
1995
ДВА ВЕЛОСИПЕДА
Что сигналили вспышками велосипедные спицывсем далеким планетам с тропы в изумленном лесу?Что подумали бабочки, чуть не разбившись о лица?Что с утра загадали педали, с травы собирая росу?Что летящие по ветру девичьи волосы пелипод шипение шин по тропе и под пение птах?Что там делают два заплутавших велосипеда,на боку отдыхая в подглядывающих цветах?И молочные сестры-березоньки шепчутся простоволосо,и, как будто бы сдвоенная душа, двух нежнейше обнявшихся велосипедов колесапродолжают вращаться, о воздух смущенный шурша.И уходит на цыпочках в чащу медведь косолапый,увидав, что за игры сейчас эти двое в траве завели,и в звонок на руле забираются самой тишайшею сапоймуравьи, словно рыжие крошечные звонари.Это ты, это я, только под именами другими,ненасытно прижались к земле и — щекою к щеке,будто мы от планеты себе островок отрубилии упали друг в друга на этом ромашковом островке.И когда нас не будет — любовь нам придумает каждому новое имя,и мы въедем на велосипедах не в смерть, а в иное совсем бытие,снова ты, снова я, только под именами другими,и прижмемся к земле, и земля не отпустит с нее.
7-8 августа 1995 Самолет Милан — Палермо, Санта-Флавия
ТРИ ФИГУРКИ
По петрозаводскому перрону,зыбкому, как будто бы парому,шла моя любимая с детьми.Дети с ней почти бежали рядоми меня упрашивали взглядом:«Папа, ты на поезд нас возьми…»
Что-то в тебе стало от солдатки.Все разлуки, словно игры в прятки.Вдруг потом друг друга не найти?Женщины в душе всегда готовымолча перейти из жен во вдовы,потому их так пронзают зовыжелезнодорожного пути.
На перроне, став почти у края,три фигурки уменьшались, тая.Три фигурки — вся моя семья.Монументы — мусор, как окурки.
Что осталось? Только три фигурки —родина предсмертная моя.
1995
ГДЕ ДОРОГА ДОМОЙ?
По Америке, столь многодетной, но строго диетной,где ни яблок моченых, ни хрустких соленых груздей,я веду «кадиллак», а со мною мой сын шестилетний —к пятилетней возлюбленной сына везу на «birthday».Заблудилась машина моя. Все вокруг до испуга похоже.И жестоко пророчит сынишка рассерженный мой:«Знаешь, папа, с тобой может что-то случиться похуже.Ты однажды возьмешь и забудешь дорогу домой».Суеверно я вздрогнул, задумался ошеломленно.Что ты сделал со мною, пророчеством не пожалев?«Где дорога домой?» — себя спрашивали миллионыпод крестами в Стамбуле, в Шанхае, на кладбище Сен-Женевьев.Несвобода уродкой была, и свобода у нас изуродованная.Лишь бесчестье богатства да глупая честная нищета.Страшный выбор — безденежье или безродинье.Где Россия? Прикончена бывшая. Новая не начата.Все надеялся я, что нахапаются, наиграются.А они зарвались. Никакой им не нужен поэт.Происходит выдавливание в эмиграцию. Но поэзия — воздух души. Эмиграции воздуха нет.Я тот воздух России, который по свету кочуети ночует, порой неуверенный — что за страна,но, как только отраву почует, себя он врачуеттем, что пахнет, как будто с лесной земляникой стога.Мой двойник шестилетний, за маму и папу болельщик, мирильщик,я запутал себя и тебя. Но моя ли, и только, вина?Мир запутался тоже. Дорогу домой так отчаянно в мире он ищети не может найти, а не только Россия одна.Петербург никогда не вернется в другой Петербург — Александра Сергеича,как в Париж д’Артаньяна — макдональдсовый Париж.«Где дорога домой?» — слышу я голоса над планетою, тлеющейи от пепла идей, и от стольких других пепелищ.Я дорогу домой по кусочкам в себе раздобуду.Я сложу их в одно. За отца не пугайся, наследник запутанный мной.Не забуду дорогу домой. Я иначе собою не буду,потому что для стольких я тоже — дорога домой.
25 ноября 1995
ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ВЕК
Я приду в двадцать первый век.Я понадоблюсь в нем, как в двадцатом,не разодранный по цитатам,а рассыпанный по пацанятамна качелях, взлетающих вверх.
Век, воспитанный мной без ремня,вскину к небу, скрывая одышку,как в соплях и надеждах мальчишку,так похожего на меня.
Я прорвусь в двадцать первый век,к сожалению, не ребенком,но не тем старикашкой-подонком,что ворчит в озлобленье на всех.
Дотянусь в двадцать первый век,до его синевы изумленной,словно сгнившего дерева ветвь,но оставшаяся зеленой.
Как на матч, где сплошные Пеле,в двадцать первый протиснусь, протырюсь,где беспаспортность и беспартийность,бесправительственность на земле.
К двадцать первому веку пробьюсьи узнаю — ни с кем не сравнимых —всех моих ненаглядных любимыхв ликах царственно плавных бабусь.
Все товарищи мои там,в двадцать первом, как в юности ранней,в теплой библиотеке дыханий,как по полкам, по чьим-то устам.
Век двадцатый — убийца и тать,но он знал, что такое книга.Двадцать первый, а вдруг ты — барыгаи умеешь лишь деньги листать?
Вдруг ты сам себя жлобством заел,самоедством безлюбья, бесстрастья,и скучища смертельная счастьявсех смертельных несчастий взамен?
Вдруг ты просто зазнайка, нахал,и о нас, тебе вырвавших волю,в четверть уха лишь еле слыхал?Я тебе быть глухим не позволю.Я приду к тебе, будто бы к полю,где когда-то по скалам пахал.
И в поэзию новых времен,в разливанное многоголосьея по пояс войду, как в колосья,и они отдадут мне поклон.
15 ноября 1995
«Не разлюбил я ни одной любимой…»
