ДАЙ БОГ!
Дай Бог, слепцам глаза вернутьи спины выпрямить горбатым.Дай Бог, быть Богом хоть чуть-чуть,но быть нельзя чуть-чуть распятым.
Дай Бог, не вляпаться во властьи не геройствовать подложно,и быть богатым — но не красть,конечно, если так возможно.
Дай Бог, быть тертым калачом,не сожранным ничьею шайкой,ни жертвой быть, ни палачом,ни барином, ни попрошайкой.
Дай Бог, поменьше рваных ран,когда идет большая драка.Дай Бог, побольше разных стран,не потеряв своей, однако.
Дай Бог, чтобы твоя странатебя не пнула сапожищем.Дай Бог, чтобы твоя женатебя любила даже нищим.
Дай Бог, лжецам замкнуть уста,глас Божий слыша в детском крике.Дай Бог, живым узреть Христа,пусть не в мужском, так в женском лике.
Не крест — бескрестье мы несем,а как сгибаемся убого.Чтоб не извериться во всем,Дай Бог, ну хоть немного Бога!
Дай Бог, всего, всего, всего,и сразу всем — чтоб не обидно…Дай Бог, всего, но лишь того,за что потом не станет стыдно.
1989
Написано в Киеве после заседания украинской Рады, полного взаимоозлобленности депутатов, когда я почувствовал, как хрупка эта громада, называемая СССР.
ПОЛОВИНЧАТОСТЬ
Смертельна половинчатость порывов.Когда, узду от ужаса грызя,мы прядаем, все в мыле, у обрывов,то полуперепрыгнуть их нельзя.
Тот слеп, кто пропасть лишь полуувидел.Не полупяться, в трех соснах кружа,полумятежник, полуподавительрожденного тобою мятежа.
При каждой полумере полугоднойполународ остатний полурад.Кто полусытый — тот полуголодный,полусвободный — это полураб.
Полубоимся, полубезобразим.Немножко тот, а все же полутот —партийный слабовольный Стенька Разинполуидет на полуэшафот.
Определенность фронда потеряла.Нельзя, шпажонкой попусту коля,быть и полугвардейцем кардинала,и полумушкетером короля.
Неужто полу-Родина возможнаи полусовесть может быть в чести?Свобода половинная — острожна,и Родину нельзя полуспасти.
1989
ПОСЛЕДНЯЯ ПРОСЬБА
Л. Евстратовой
Что попрошу я у людейпрекрасных или не прекрасных:не надо больше нам вождей.Есть вождь у нас, да только распят.
И, вызывая чей-то смех,каким смеяться не пристало,еще я попрошу у всех:не надо, чтоб меня не стало.
Я потихонечку молюсь,заблудший, обо всех заблудших,а сам растаять так боюсь,как в свете дня рассветный лучик.
Вцепляясь в свежую траву,шепчу с надеждой всем и всюду:я просто не переживу того,что я живым не буду.
И не прошу я ничего —ни орденов, ни пьедестала,за исключеньем одного —не надо, чтоб меня не стало.
Как пахнет старая тетрадьс забытым лепестком жасмина.Всего ужасней потерятьи красоту, и ужас мира.
Забыть о смертных — смертный грех.Смерть, от людей бы ты отстала.Не надо, чтоб не стало всех.Не надо, чтоб меня не стало.
1990
Стихотворение основано, с ее разрешения, на двух очень мне понравившихся строчках самодеятельной поэтессы — Л. Евстратовой, сестры актрисы С. Евстратовой, сыгравшей главную роль в фильме «Детский сад».
«Зазвенели бубенчики хмеля…»
Зазвенели бубенчики хмеля,как в чешуйках зеленая медь,ну а что назвенеть не сумели,я сумею один дозвенеть.
Во вселенную или в пылинкучеловек для того и вроднен,чтоб добавить хотя бы звенинкув перезвоне пасхальном времен.
Я люблю запах ландышей в соснах,запах так молодого сенца,и танцующий медленно воздухвозле так дорогого лица.
Млечный запах ребенка прекрасен,потому что он смешан без словс вифлеемским дыханием ясельи смущенным дыханьем волхвов.
Слишком поздно пришло к нам,калекам, понимание смысла креста.Может назван ли быть человеком тот,в ком нет ничего от Христа?
Пригвождали ладони мы людям(крепче не было в мире гвоздей)[7].Разве можно с таким правосудьемверить в Бога, не веря в людей?
С человечеством так я условлюсь:равнодушие к родине — грех,но превыше, чем родина — совесть,как единая родина всех.
Зазвенели бубенчики хмеля,будто где-то по краю землив несуразной алмазной метелиневидимками тройки прошли.
Я врагам своим весь не достанусь,почитателям тоже не весь.Бубенцом-невидимкой останусьв нашем здесь и далеком нездесь.
Вдоль зареванных русских околиц,размалеванных авеню,как расколотый колоколец,что-то нежное я прозвеню.
Упадет, как монетка-блестинка,прокатясь по лесам и степям,извинительная звенинкак твоим легким летучим стопам.
Мне, как видите, надо так много,потому умирать не спешу,но чем больше я верую в Бога,тем все меньше у Бога прошу.
1990
ЧЕРНАЯ СМОРОДИНА
Черной смородины черные очи,будто сгущенные капельки ночи,смотрят и спрашивают безотчетноили о ком-то, или о чем-то.
Выклюет дрозд-попрыгунчик проворныйчерные очи смородины черной,но сохраняют завертины омутапамять о ком-то или о чем-то.
Не заходите в память любимых.Бойтесь вы омутов этих глубинных.Даже не ты — твоя старая кофтапомнит о чем-то или о ком-то.
И после смерти хотел бы я честножить в тебе вечно не кем-то, а чем-то,напоминая, как грань горизонта,только о чем-то, только о чем-то…
1991
РОДИНКА
Маше
Не хочется менять постелитой, на которой ты спала,и проступает еле-елена простыне твоя спина.Твой самолет над Машуком,а одеяло дышит мятою,и я целую ямку, вмятуювдаль улетевшим локотком.Постель, союзница-колдуньядвух тел — двух слитков полнолунья,хоть очертания любимойвосстанови и светом вымой!Постель, наш добрый ангел белый,ты из шуршанья шепот сделай,дай мне с прозрачного вискахоть золотинку завитка,а из морщинок простыни заколку, что ли, протяни.Любимая, ты в облаках,но тень твоя в моих руках.Твой тапочек скулит в саду,но на подушке, как смородинку,тобой уроненную родинкуя утром все-таки найду.
1991
ПРИНЦЕССА НА ГОРОШИНЕ
Маше
Усни, принцесса на горошине,в сны очарованно всмотрясь.А может быть, была подброшенажемчужина под твой матрас. Усни, принцесса на горошине.Себе заметить не позволь,что болью стала так непрошеновоображаемая боль.Усни, принцесса на горошине,не на перинах-облаках,а на ножах, на оговорщине,на раскаленных угольках.Договоримся по-хорошему —ты не одна, а ты со мной.Усни, принцесса на горошине,которой стал весь шар земной.
1991
МОЯ ЭМИГРАЦИЯ
