Знал Колька и английский язык, но об этом не распространялся потому, что был умный и осторожный человек: зачем лишние и ненужные вопросы того времени "откуда знаешь английский"!? Китайского языка не знал, но рассказывал интересные вещи: русские эмигранты брали в жёны китаянок и производили красивых детей.
Попутно о расизме "белых людей": самые большие расисты — это "настоящие", "чистые" китайцы, "ханьцы". Рождённых от смешанных браков детей китайцы презирали так, как не смог бы презирать ни один русский!
— Это китайцы-то? Им только и остаётся "борьба за чистоту расы" — влез с замечанием бес.
Не могу сказать, по какой причине запомнился столь мелкий факт из жизни русских эмигрантов в Китае. Может потому, что везде буду чужим, или потому, то Китай — более расистский, чем другие азиатские земли?
С Колькой мы сошлись мгновенно: он пропел в полголоса на английском "Песню американских солдат: "Ю АРМу…" Что-то вроде пароля, а я ему в ответ — "Лили Марлен". В музыке мы не поняли друг друга и потребовались пояснения.
— Что ты исполнил?
— Любимую песню немецких оккупантов. Инструмент исполнения — губные гармошки.
— Был в оккупации?
— Откуда ещё знать "Лили"? — вот она, великая и правильная, бессмертная наша "рыбак рыбака…"! Вот она, встреча "меченых"! Один — рождением в Китае, другой — оккупацией! Так и нашли друг друга.
В минуты откровенности Колька поминал древнюю бабку и родителей "добрым" словом за их неутешную русскую ностальгию: они слёзно просили советское правительство разрешить им вернуться "на историческую родину". В одна тысяча девятьсот сорок седьмом году от "Р.Х" они "допросились": их впустили. На время службы "в рядах вооруженных сил" Колька поминал маразм предков нехорошими словами:
— Почему бы им тогда ни попроситься в Англию? В "страну самой передовой демократии мира"? — Колька в просьбах на возвращение в отечество не участвовал и поэтому многое не знал.
Товарищ обладал удивительным даром: если видел компанию скучающих сослуживцев в курилке на свежем воздухе, то мгновенно понимал, что общество давно и обо всём поговорило, обкурилось дешёвой махоркой до одури, и всё, что можно заплевать вокруг — заплевало, а до обеда ещё много времени.
В чистом таежном воздухе висела смертная скука и архангельские комары, громадные и лютые, неумолимые и непобедимые, напоминали служащим, что армейская служба — довольно-таки тяжёлая штука!
Но появлялся Колька — исчезали комары и непобедимый "гнус", мелкий, но сильный своим количеством кровососущий паразит. Три лета службы хватило для вечной памяти о гнусе архангельских болот.
Вонючий препарат с именем "диметилфтолат" какое-то время сдерживал атаки гнусных тварей. И вообще вся обстановка вокруг — впору удавиться! но Колька не позволял никому производить "расчёты с жизнью".
Как он начинал "враждебную деятельность" — об этом медленно, с ненужными подробностями, расскажу: Колька, сослуживец по стройбату того стоит.
Тайга, как море, и в этом море — пять бараков из фанеры, в коих совсем недавно содержались "зеки", осуждённые по неизвестным мне статьям. Зеков в пятьдесят третьем распустили по домам, а на их место позвали меня и ещё четыреста человек таких, как я. Батальон "солдат срочной службы".
А вокруг, на многие километры одно от другого, по архангельской тайге, разбросаны малые селения с одичавшими жителями из таких, кого советская власть "на заре становления" не убила немедленно, а всего лишь только выслала из центральных областей России. Сосланные проживали, в отличие от нас, солдат, в полном мраке и без еже утренних "политинформации" от майора-замполита.
Как-то наши "доблестные сапёры", "стройбатовцы", в поисках спиртного забрели в одно из таких селений и попросили воды. Вода им не нужна была, но просьба воды — повод завести разговор с обитателями селения и выведать "главную военную тайну": есть ли в селении самогон? Древняя, дикого вида, старуха в ажитации ответила им:
— Крест на маузер, а не воды вам! — "взвилась" ветхая, не по возрасту яростная женщина, приняв работных стройбатовцев за чекистов времён "становления советской власти". Любая военная форма вызывала у старой женщины аллергию. Во всей "стране советов" шёл пятьдесят пяты год двадцатого столетия, и только в таёжном диком поселении дальше двадцатого года население не ушло. Пожалуй, жители одичавших архангельских селений и о прошлой войне ничего не знали — такая это была "неучтённая" глухомань. Чем жили обитатели, чем питались — этого представить я не мог. Кругом тайга, болота и песок и чем эти гиблые места могли прокормить человека? Мои заблуждения о возможностях тайги в прокорме человека продолжалось недолго, хватило и года пребывания. Но об этом — в другой раз.
"Идеологией" в батальоне заведовал майор. От недавней войны остался, дослуживал. Каждое утро, перед отправкой на валку леса, "благословлял" нас "политзанятиями". Первое выступление поразило меня: "главные и основные слова нашей жизни" он произносил неправильно: "коМуническая" партия". Майору не давалось полное произношение "основного" слова времён "цветения социализма" и он выпускал "в эфир" иной звуке, присутствие которого он бы не мог объяснить и под пыткой.
"Политрук" или ничего не знал о "фонетике великорусского языка", или не считал нужным выполнять правила фонетики.
Однажды кто-то из "грамотных" сослуживцев громко, чётко и правильным русским языком, не косным, как у замполита, произнёс "направляющее, основополагающее и вдохновляющее" слово, но на замечание "шибко грамотного" воина майор не обратил ни малейшего внимания.
Тогда-то и сообразил, что майор-замполит произносил "коМуническая" партия не потому, что иронизировал, а потому, что страдал от редкого врождённого дефекта речи! вляющее,
Не может человек его положения, пусть и в глухой архангельской тайге, где никто всерьёз не принимает советские политические бредни в его исполнении, так жестоко искажать название "единственной, руководящей и направляющей силы страны"!
Как сильно рисковал замполит, произнося "святое для каждого советского человека слово руководящее и направляющее" имя без удвоения литеры "М" и пропуская "СТ" — не догадывался. Знал, как нужно правильно произносить кормящее его слово, но не мог, и такое было для него самой большой мукой! Равносильной тому, как не мочь правильно произносить имя любимой женщины!
И у меня дефект в речи: не могу произнести слитно "жр" в слове "жрать". Впору плакать от такого дефекта, но что-то необъяснимое не позволяет языку без "торможения", произнести слитно две буквы родного алфавита!
Сколько людей мается от подобных дефектов речи? Одно время бес, моими руками, разумеется, собирался написать монографию с названием:
"Непреодолимые речевые дефекты" с подзаголовком: "буквенные". В самом деле, "жрать" я могу и не употреблять, не произносить, а как быть какому-нибудь известному политологу? Тому, кто не может произнести, как японец, "Л"? И "кормит" публику "кВассикой"?
И тогда мне проще было жить: я не кормился чтением политзанятий "сапёрам" перед отправкой в тайгу на "разминирования". Свой корм от военного ведомства получал за качественное и бесперебойное обслуживание лесопильной техники. Явное преимущество перед майором: зная за собой речевой дефект, словами с сочетанием букв "Ж" и "Р" не применял, всячески обходил их. Язык-то наш богат и обширен! Велик, могуч и прекрасен! Он всегда был могуч и без "коМунической партии" в исполнении замполита, а майору её никак было нельзя! Каждое утро майор "взрывался":
— Заебал своей "коМунической" партией! — шептал Колька, вперив злые глаза в "проповедника идей коммунизма". Товарищ выражался старым и понятным действие: об иностранце с названием "затрахал" никто и ничего в то время не знал.
Скоро слушатели поняли: ни одного вопроса от военнослужащих о "внешней и внутренней политике советского государства" майор не оставлял без длительного объяснения. В такие моменты из майора "пёрло", чем немедля военнослужащие и воспользовались. Сообразили: чем дольше слушать бред "товарища майора" в помещении — тем меньше пробудем в тайге по пояс в снегу. Вопросами от военнослужащих ведал Колька, но адресовали их майору другие по его наветам:
— Спроси, спроси у майора… — и следовал вопрос такими словами, кои "интересующийся" воин слышал впервые.
Майор-замполит "коМуническую" партию миновать никак не мог. Тогда над майором смеялся мысленно, а сегодня его жаль: ведь ничего иного не мог делать человек! Есть его вина в том, что лихая година занесла на стезю "политработников"? Явно неумный человек, умному можно простить и больший недостаток, чем неспособность правильно произнести название "руководящей и направляющей силы" в стране. Кто так жестоко обошёлся, поставив в своё время майора "твёрдо, последовательно и правдиво разъяснять военнослужащим цели и задачи партии? "Комунической"? Кто так жестоко посмеялся над человеком? Если явно слышал дефект речи? Искажай неумышленно майор иное слово — ничего, не помеха, а то ведь "коМуническая"!
