предприятии знакомства, распространяли листки, которые появились уже и в отдаленных от города пунктах, в роде Екатерининского депо и цементного завода «Союз» в Гниловской станице. Иногда молодежь, собравшись небольшой группой, прямо являлась к воротам завода утром и останавливала идущих на работу, убеждая их присоединиться к стачке.
Об одной из экскурсий в этом роде узнал Анатолий Сабинин. Карпенко из кузни сказал ему, что он, Алешка Кравцов из колесного цеха и еще несколько товарищей собираются на следующий день с утра пройти на писчебумажную фабрику Панченко для того, чтобы остановить там работу.
Там уже создалось стачечное настроение; два—три члена организации, работавшие на фабрике, не находя целесообразным обнаруживать себя, стачку провозгласить не решались, но бумажникам не под силу было работать в то время, когда тысячи их товарищей митинговали. Хотелось воспользоваться случаем, и если не добиться хоть некоторых улучшений условий труда, то, по крайней. мере, на несколько дней оторваться от работы и провести их сообща с товарищами, собравшимися на балке на свое пролетарское вече.
Анатолий вызвался участвовать в срыве работ у Панченки и на другой день утром встретился по уговору с товарищами на улице. Собралось пять человек.
Харлампий Карпенко, несмотря на осень, был в одной длинной синей блузе, без пояса. Фуражка у него козырьком надвинута на один глаз так, что виден был только другой, полный презрения ко всему на свете. Высокий, ху дой, подвижной, как журавль.
У Алеши Кравцова, наоборот, фуражка была поднята и скошена на один висок. У него был открытый лоб и серые глаза, вид человека, который объявляет войну всему миру и щадить никого не согласен.
Еще двое сентиментальных юношей с ленивыми движениями и томными улыбками, от которых пахнет ночью проведенной с возлюбленными, и которые говорят о возлюбленных. Один из них, Петька-музыкант, после путешествий по монастырям превратившийся отчасти в социалиста, отчасти в Дон-Жуана, был старым знакомым Анатолия.
Молодые люди часа через два после того, как на намеченной ими фабрике началась работа, вошли в ее ворота и пробрались в помещение одного из корпусов, очутившись на какой-то лестнице. Как раз в это время только-что прозвонил звонок после получасового завтрака, и на лестницу начали выбегать работницы.
Некоторые из них тотчас же окружили молодежь; нашлись знакомые.
— Котик!
— Петя!
— А мы только-что говорили о вчерашнем вечере.
— А тут по вас вздыхает все наше отделение.
— Зачем вы пришли?
Бывший послушник, разнеженно улыбался, здоровался, но, не забывая цели прихода, увильнул от дальнейшего романического разговора.
— Не стыдно вам, девочки, работать, когда ваши товарищи уже целую неделю борятся за лучшую жизнь и домой из балки почти не показываются?
— Мы пришли просить вас к нам в гости, чтобы и вы пришли поддержать мастерские.
— Тысячи людей уже целую неделю ждут от вас помощи, а вы-то: не как товарищи, а словно чужие.
— Да мы хоть сейчас!
— Еще спасибо скажем, что выгоните отсюда, отдохнуть хоть недельку дадите.
— Уже давно бросили бы, если бы не мужчины.
— Где Колосков тут у вас работает? — спросил Карпенко.
— Тут, в эту дверь идите, в слесарной.
— Ну, мы пойдем к мужчинам, а вы бросайте работать, сейчас идите в балку.
— Где у вас звонок? — спросил Сабинин.
— Звонок вот тут, возле конторы.
— Ну, ты иди с ними к Колоскову, — решил действовать Анатолий, а я дам звонок, а потом все вместе пойдем за бабами.
Карпенко накануне условился с членом организации казаком Колосковым, что он заранее подготовит слесарей. Поэтому Карпенко, уверенно войдя в слесарное отделение и увидя слесаря за работой, подошел к нему и взял у него из рук дриль, которым тот что-то сверлил.
— Бросай работать, товарищи!
Сообщники Карпенко тоже очутились возле верстаков.
— Товарищи, бросай работу, подходи ближе, — звал Кравцов, — бросай работать!
На дворе раздался звонок, и в дверях показалось несколько полуудивленно, полуиспуганно заглядывающих в помещение работниц.
— Товарищи! Хотите вы присоединиться к стачке или нет? Говорите сразу — заявил Карпенко, увидев, что подходит какой-то администратор.
— Хотим! хотим!
— Стойте, что вы делаете, я полицию позову, — подошел администратор, оказавшийся доверенным фабриканта.—
Вы знаете, что конкуренций нас душит, что у нас перепроизводство?
— „Конкуренция“. „Перепроизводство“, — остановился сбитый с толку Карпенко, в то время, когда глаза рабочих направились на него. Конкуренция... И он даже поднял козырек фуражки, обнаруживая другой глаз. Он знал, что в книжках, которые ему давали читать пропагандисты, это слово значит что-то серьезное, но не мог вспомнить — что же. Вдруг ему вспомнилось другое слово из этих же книжек и из того же места.
— Конкуренция? — торжествующе переспросил он, — а промышленность знаете вы? Это кому на пользу, нам?
Рабочие одобрительно переглянулись, кивая головами, — эк, мол, сказанул слово!
Наступила очередь растеряться администратору, который удивленно раскрыл глаза, не понимая резона Карпенки.
Вмешался явившийся Сабинин.
— Товарищи, будем мы разговаривать или пойдем? Колосков, пиши требования.
Колосков, русый полнощекий казак в куртке, вынул из грудного кармана лист.
— Требования уже, товарищи, написаны. Идемте, будем обсуждать их на балке.
— Идемте! Идемте! Довольно работали на этих кабанов!
— Пусть теперь вспомнят, как штрафовали каждого.
— Идемте с нами, женщины!
— Уже бросили сами, идемте!
И кадры новых стачечников двинулись из помещения, предводительствуемые Карпенко, который, снова надвинув на глаз козырек, не обращал больше внимания на смех работниц, радовавшихся неожиданному отдыху, и шагал, как-будто выполнил очень великое призвание,
Они пришли на балку, когда там только еще начали собираться рабочие, Посидели с полчаса. А затем начался митинг, и на плечах у товарищей показался Ставский. Он в своей речи сообщил о том, что к стачке присоединились бумажники. Вслед затем слово было дано представителю забастовавших. Шатавшийся от волнения казак-слесарь, фамилию которого товарищи намеренно не называли, кое-как удержался на руках товарищей. Он прочел список требований, что вызвало крики «ура» по. адресу рабочих забастовавшей фабрики и спустился...
Так видоизменялось и обростало первоначальное ядро стачечников из мастерских примыкавшими к ним на один-два дня новыми кадрами забастовщиков, становившихся на работу после частичного удовлетворения их требований.
Полиция в первые дни растерялась и не принимала никаких мер.
Но, когда стачка достигла апогея, жандармы сразу арестовали почти половину состава стачечного комитета, состоявшего из старых рабочих в роде Осадчего из механического цеха, Соколова из кузни, монтера Гиркина из сборной и т. д. Тут же арестованные
