«Портрет, – заявил он с хитрецой в голосе, сознательно не упомянув даже имени художника, – это замечательный образец современного искусства…» Последние слова Черчилль произнес как можно более язвительно. Затем он сделал паузу, чтобы был лучше слышен смешок, пробежавший по залу, и перешел к щедрым похвалам «великолепному» альбому в кожаном переплете с поздравлениями и подписями парламентариев, который представлял собой другую часть подарка. Лишь вскользь упомянув картину, он посвятил книге не менее 11 пространных предложений, поблагодарив всех парламентариев, которые подписали альбом, и даже тех членов парламента, которые этого не сделали. «Я буду хранить его, покуда живу, – сказал он, – а моя семья и мои потомки будут считать его самой драгоценной реликвией».
Уже тогда всем было очевидно, что Черчиллю нанесено оскорбление. Но только история смогла раскрыть всю степень недовольства, которое он тогда испытывал. Огорченная страданиями мужа, Клемми немедленно отправила портрет куда-то в подвалы Чартуэлла, а через несколько месяцев заговорила о его судьбе с последним личным секретарем Черчилля Грейс Хэмблин. Выяснилось, что получение портрета не влекло за собой никаких обязательств. Его не нужно было представлять для показа на публике, не шла речь и о том, что однажды он может оказаться в Вестминстере. Для семейства Черчилль это было прямое дарение, так что подарок они могли использовать как им заблагорассудится, а уж Клементина точно знала, чего хочет ее муж. Насколько известно, она больше никогда с ним не советовалась по поводу этого подарка. Переговорив с Грейс Хэмблин, Клементина просто закрыла глаза на то, как потом поступила эта ответственная и исполнительная секретарша.
Грейс Хэмблин обратилась за помощью к своему брату. Несколько дней спустя он под покровом ночи прибыл в Чартуэлл, чтобы помочь сестре тайно уничтожить проблемный объект. «Это была тяжеленная вещь, – вспоминала Хэмблин в записанном на пленку интервью, которое в течение 20 лет оставалось секретным, – поэтому я не смогла поднять ее в одиночку». Добравшись до сада брата, расположенного в нескольких милях от поместья, они разожгли небольшой костер, стараясь, чтобы его не увидели прохожие, и предали полотно огню. «Да, я уничтожила его, – признавалась на пленке Хэмблин, – но мы с леди К. решили, что никому об этом не расскажем. Она волновалась за меня». И конечно, больше всего «леди К.» волновалась за моральное состояние своего слабеющего мужа, которому пообещала, что картина «никогда не увидит свет».
Труднее оказалось развеять по ветру реальную проблему – физический и умственный упадок когда-то великого премьер-министра. Среди комментариев депутатов, последовавших за чествованием Черчилля, выделялось мнение члена парламента от Лейбористской партии Генри Асборна. Он ехидно предположил, что картина Грэма Сазерленда показывает выражение лица премьер-министра «в тот момент, когда делегация предавших его коллег по Кабинету министров пришла требовать его отставки». И Асборн оказался прав! 22 декабря 1955 года, всего через три недели и один день после церемонии в Вестминстер-холле, Энтони Иден и Гарольд Макмиллан действительно возглавили делегацию из семи старейших министров Кабинета и пришли на Даунинг-стрит. Они якобы собирались обсудить дату всеобщих выборов, которые нужно было провести до следующей осени, когда истекал пятилетний срок полномочий нынешнего парламента. Но вслед за этим встал вопрос о том, кто возглавит партию в предвыборном ралли. Как записал Иден в своем дневнике, рассерженный Черчилль сердито сказал, что «ему ясно, что мы пришли его убрать. Никто ему не возразил… В конце беседы У. угрожающе сказал, что подумает над сказанным коллегами и сообщит им свое решение. Он надеется, что, каким бы оно ни было, это никак не повлияет на наши нынешние отношения с ним. Никто не дрогнул». «Это был самый болезненный момент», – вспоминал позднее и Гарольд Макмиллан.
4 апреля 1955 года. Торжественный обед на Даунинг-стрит. Накануне отставки с поста премьер-министра Уинстон Черчилль с женой принимают королеву Елизавету II. «Никогда великие обязанности, возложенные на британскую монархию, – заявил он, – не выполнялись с большей преданностью, чем в начале блестящего правления Вашего Величества». Он до самого конца оставался без ума от королевы.
Избежать угасания Черчилля было невозможно. «Он стареет с каждым месяцем, – отмечал позже в своем дневнике Джок Колвилл. – Не хочет читать никаких бумаг, кроме газет, не хочет обращать внимание ни на что, кроме того, что сам он находит забавным. Он все больше и больше времени уделяет безику [любимейшая карточная игра Черчилля] и все меньше – общественным делам. Так, теперь у него все утро может занять подготовка парламентского запроса; в государственные ведомства их направляется множество, но полученные ответы уже не вызывают никакого интереса… Даже подписывать письма он стал с усилием, а уж до чтения телеграмм Министерства иностранных дел и вовсе разве что снисходил». И все же, как отмечал личный секретарь, «в отдельные дни в нем пробуждается прежний блеск, хлещет через край остроумие, искрится добрый юмор, в высказываниях проступает прежняя мудрость, а иногда в решении, письме или фразе можно заметить и искру гениальности».
После декабрьского визита Идена и сопровождавших его «присяжных» Черчилль демонстративно отправился на Рождество в Чекерс[38]. Впрочем, когда после праздника он вернулся на Даунинг-стрит, то его настроение стало другим. Может быть, с ним строго поговорила Клементина? Во всяком случае, к началу апреля 80-летний политик уже примирился с тем, что после пасхальных парламентских каникул 1955 года ему придется уйти в отставку. Некоторое время он надеялся, что этому помешает какое-нибудь международное событие – в идеале, грандиозная мирная конференция на высшем уровне с участием руководителей США и Франции и новых лидеров СССР, которые возглавили страну после смерти Сталина. Это позволило бы ему остаться на вершине мировой политики. Но если Франция была готова принять участие в таком собрании, то президент Эйзенхауэр не был. Так или иначе, на 5 апреля была назначена отставка. «Разве тебе нравится, когда шоу заканчивается?» – с грустью спрашивал премьер-министр у своей дочери Сары, актрисы. И вряд ли его интересовало ее самочувствие в конце долгого спектакля…
В последние месяцы пребывания на Даунинг-стрит престарелый политик занимался своими излюбленными проектами, например пытался сделать так, чтобы недавно созданное независимое государство Израиль стало членом Британского Содружества. «Израиль, – объяснил он, – это сила в мире и связь с США… В условиях, когда так много людей хочет от нас уйти, это могло бы стать поворотным моментом». Но самые главные и незабываемые его шаги были, как всегда, связаны с ораторским искусством. «И наступит день, – говорил он в марте 1955 года, выступая в палате общин с блестящей 45-минутной речью о водородной бомбе, речью, которая
