писатель, который переосмыслил этот искусственно созданный ад культуры завоевания, культуры нефти, писал мне в письме в середине 1969 года: «Видел ли ты качалку, аппарат, который извлекает сырую нефть? Он напоминает огромную черную птицу с острой головой, которая медленно поднимается и опускается, день и ночь, без остановки: это единственный гриф, который не питается дерьмом. Что случится, когда мы услышим характерный звук всасывателя, оповещающий об окончании жидкости? Это уродливое вступление уже начинает звучать на озере Маракайбо, где в одночасье возникли фантастические поселки с кинотеатрами, супермаркетами, танцевальными залами, кишащие проститутками и казино, где деньги не имели ценности. Недавно я проехал там и почувствовал, как скребут на душе кошки. Запах смерти и ржавчины сильнее запаха нефти. Поселки полузаброшены, разрушены, все словно покрыты язвами упадка, улицы в грязи, магазины в развалинах. Один бывший водолаз нефтяных компаний ежедневно ныряет, вооружившись ножовкой, чтобы разрезать оставленные трубы и продать их на металлолом. Люди начинают говорить о компаниях, как будто вспоминают золотую легенду». Люди живут в мифическом и счастливом прошлом, где богачи владели состояниями, которые проигрывали в кости, и пили ночи напролет. Между тем качалки продолжают качать, а дождь долларов льется на Мирафлорес, дворец правительства, превращаясь в автомагистрали и другие монстры из железобетона. 70 % населения страны живет на сумму меньшую чем прожиточный минимум. В городах процветает головокружительный, высокооплачиваемый средний класс, который загромождает пространство бесполезными вещами, цепенеет от рекламы и исповедует вопиющую тупость и дурной вкус. Недавно правительство громогласно объявило, что ликвидировало неграмотность. Результат: на последних выборах перепись зарегистрированных выявила миллион неграмотных в возрасте от 18 до 50 лет.
Часть вторая. Развитие – это плавание, в котором гораздо больше потерпевших кораблекрушение, чем добравшихся до цели
История преждевременной смерти
Британские военные корабли салютовали независимости
В 1823 году Джордж Каннинг[104], признанный «мозг» Британской империи, праздновал свой триумф. Тост, который он произнес по этому случаю, прозвучал унизительно для французского поверенного, который, однако, был вынужден его выслушать: «Пусть вам достанется слава победы, за которой следуют катастрофа и разорение; а нам – бесславные успехи промышленности и постоянное процветание… Век рыцарей миновал; ему на смену пришел век экономистов и бухгалтеров». Лондон наслаждался началом долгого праздника: несколько лет тому назад Наполеон был окончательно повержен, и мир вступал в эпоху Pax Britannica. В Латинской Америке независимость навсегда закрепила власть землевладельцев и обогатившихся торговцев в портах, на фоне предопределенного разорения только что рождающихся стран. Бывшие испанские колонии, а также Бразилия стали жадными рынками для английских тканей и кредитов под грабительские проценты. Каннинг не ошибался, когда в 1824 году писал: «Дело сделано, последний гвоздь вбит, Испанская Америка свободна, и если мы не наделаем глупостей, то она будет английской» [1].
Паровая машина, механический ткацкий станок и совершенствование технологии ткачества стремительно ускорили промышленную революцию в Англии. Заводы и банки росли как грибы после дождя; двигатели внутреннего сгорания усовершенствовали судоходство, и множество английских кораблей бороздили моря, распространяя промышленную экспансию по всему миру. Британская экономика расплачивалась за кожу из Ла-Платы, гуано и нитраты из Перу, медь из Чили, сахар с Кубы и кофе из Бразилии хлопчатобумажными тканями. Промышленные экспортные товары, фрахты, страховые сборы, проценты по займам и прибыли от инвестиций на протяжении всего XIX века питали процветание Англии. На самом деле еще до войн за независимость англичане контролировали значительную часть легальной торговли между Испанией и ее колониями, а также обеспечивали постоянный поток контрабандных товаров на берега Латинской Америки. Работорговля служила эффективным прикрытием для этого подпольного бизнеса, хотя и таможни отмечали в Латинской Америке подавляющее большинство продуктов, которые поступали не из Испании. Испанской монополии фактически не существовало: «…колония была потеряна для метрополии задолго до 1810 года, а революция стала лишь политическим признанием этого положения» [2].
Британские войска захватили Тринидад в Карибском бассейне, потеряв при этом всего одного человека, но командир экспедиции сэр Ральф Аберкромби был убежден, что дальнейшие военные завоевания в Испанской Америке окажутся непростыми. Вскоре провалились британские вторжения в район Ла-Платы. Это поражение подтвердило мнение Аберкромби о неэффективности вооруженных экспедиций, и настал черед дипломатов, торговцев и банкиров: новый либеральный порядок в испанских колониях мог предоставить Великобритании возможность захватить девять десятых торговли Испанской Америки [3]. Страны Испанской Америки одну за другой охватила лихорадка независимости. Лондон с 1810 года придерживался двуличной политики, колебания которой были обусловлены необходимостью благоприятствовать британской торговле, не допустить попадания Латинской Америки в руки американцев или французов и не дать якобинскому духу проникнуть в новые страны, обретавшие свободу.
Когда 25 мая 1810 года в Буэнос-Айресе была создана революционная хунта, ее приветствовал залп пушек с британских военных кораблей, стоявших в устье Ла-Плата. Капитан корабля Mutine от имени Ее Величества произнес пламенную речь, и сердца британцев охватило ликование. Уже через три дня Буэнос-Айрес отменил запреты, которые затрудняли торговлю с иностранцами; через 12 дней пошлины на экспорт кож и сала были снижены с 50 до 7,5 %. Шесть недель спустя после 25 мая был снят запрет на вывоз золота и серебра в монетах, чтобы они могли свободно направляться в Лондон. В сентябре 1811 года правящую хунту сменил триумвират, пошлины на экспорт и импорт снова были снижены, а в некоторых случаях вовсе отменены. С 1813 года, когда Ассамблея провозгласила себя высшей властью в стране, иностранные торговцы были освобождены от обязанности продавать свои товары при посредничестве местных предпринимателей: «Торговля стала действительно свободной» [4]. Уже в 1812 году некоторые британские коммерсанты докладывали в Министерство иностранных дел: «Нам удалось… успешно вытеснить немецкие и французские ткани». Они также вытеснили и продукцию аргентинских ткачей, задушенных свободной портовой торговлей, – аналогичный процесс происходил с некоторыми вариациями и в других регионах Латинской Америки.
Из Йоркшира и Ланкашира, с Чевиотских холмов и Уэльса непрерывно поступали товары из хлопка и шерсти, железа и кожи, дерева и фарфора. Ткацкие станки Манчестера, железные изделия Шеффилда, керамика Вустера и Стаффордшира наводнили латиноамериканские рынки. Свободная торговля обогащала порты, живущие за счет экспорта, и взвинчивала уровень расточительства среди олигархий, стремящихся насладиться всеми доступными излишествами, но разоряла местное производство и блокировала развитие внутреннего рынка. Домашние промыслы, неустойчивые и технически слаборазвитые, возникали в колониальный период вопреки запретам метрополии и переживали подъем накануне независимости благодаря ослаблению испанских оков и сложностям с поставками, вызванным европейскими войнами. В первые годы XIX века ремесленные мастерские начали восстанавливаться после губительного воздействия королевского
