class="a">[106] настаивал даже на необходимости как можно скорее создать в Мексике отечественную индустрию по производству машин, «чтобы противостоять европейскому эгоизму».
Наибольшая заслуга инициаторов индустриального цикла, Аламана и Антуньяно, заключается в том, что они восстановили связь «между политической независимостью и экономической независимостью, а также в том, что они провозгласили единственно возможным способом защиты от могущественных и агрессивных народов энергичный импульс для развития промышленной экономики» [27]. Аламан стал промышленником, основал крупнейшую текстильную фабрику Мексики того времени (она называлась Cocolapan и существует до сих пор) и организовал промышленников как группу давления на последующие правительства либерального толка. Однако Аламан, будучи консерватором и католиком, так и не затронул аграрный вопрос, поскольку сам был идеологически связан со старым порядком и не осознавал, что промышленное развитие изначально было обречено остаться без прочной основы в стране с бескрайними латифундиями и подавляющей бедностью [28].
Копья монтонерос и ненависть, которая пережила Хуана Мануэля де Росаса
Примечание[107]
Протекционизм против свободной торговли, страна против порта – такая борьба разгорелась, превратившись, по сути, в гражданскую войну, в XIX веке в Аргентине. Буэнос-Айрес, который в XVII веке был не более чем большой деревней с четырьмя сотнями домов, после Майской революции и обретения независимости захватил власть над всей страной. Он был единственным портом, и через его «каудинские вилки» должны были проходить все товары, ввозимые в страну и вывозимые из нее. Искажения, которые гегемония Буэнос-Айреса наложила на страну, четко видны в наши дни: столица вместе с ее пригородами охватывает более трети всего населения Аргентины и оказывает на провинции разнообразные формы эксплуатации. В то время Буэнос-Айрес владел монополией на таможенные доходы, банки и выпуск валюты, стремительно процветая за счет внутренних провинций. Практически все доходы Буэнос-Айреса поступали от национальной таможни, которую порт узурпировал в свою пользу, и более половины этих доходов направлялось на военные расходы против провинций, которые таким образом платили за собственное уничтожение [29].
Из Торговой палаты Буэнос-Айреса, основанной в 1810 году, англичане направляли свои телескопы, чтобы следить за движением кораблей, и снабжали жителей города тонкими тканями, искусственными цветами, кружевами, зонтиками, пуговицами и шоколадом, в то время как поток английских пончо и стремян чинил разрушения в глубине страны. Чтобы оценить важность, которую мировой рынок в то время придавал коже из региона Рио-де-ла-Плата, нужно перенестись в эпоху, когда мысль о пластмассах и синтетических покрытиях даже не забрезжила в головах химиков. Плодородные прибрежные равнины были идеальным местом для крупномасштабного животноводства. В 1816 году был открыт новый метод, позволявший бесконечно долго сохранять кожу с помощью обработки мышьяком; при этом процветали и множились предприятия по засолке мяса. Бразилия, Антильские острова и Африка открывали свои рынки для импорта тасахо (вяленого мяса), и по мере того, как соленое мясо, нарезанное сухими полосками, завоевывало иностранных потребителей, аргентинцы замечали изменения. Были введены налоги на внутреннее потребление мяса, в то время как экспорт освобождался от пошлин; за несколько лет цена на быков утроилась, а земельные участки в поместьях резко выросли в цене. Гаучо, привыкшие свободно охотиться на быков под открытым небом, на необъятной пампе без оград, чтобы съесть только вырезку, а остальное выбросить, с обязательством лишь сдавать кожу владельцу земли, столкнулись с переменами. Реорганизация производства предполагала подчинение кочевых гаучо новой форме зависимости: указ 1815 года постановил, что любой сельский житель, не имеющий собственности, будет считаться слугой и обязан каждые три месяца предъявлять документ, подписанный своим хозяином. Либо он становился слугой, либо бродягой, а бродяг насильно забирали в пограничные батальоны [30]. Гордый креол, который служил пушечным мясом в патриотических армиях, превратился в изгоя, жалкого рабочего или солдата в форте. Или же он восставал с копьем в руке, поднимаясь в вихре монтонерос [31]. Этот непокорный гаучо, лишенный всего, кроме славы и храбрости, поднимался в кавалерийские атаки, которые снова и снова шли навстречу прекрасно вооруженным регулярным армиям Буэнос-Айреса. С появлением капиталистического поместья в плодородной пампе прибрежных районов вся страна оказалась на службе экспорта кожи и мяса, что шло рука об руку с диктатурой свободной торговли, установленной портом Буэнос-Айреса. Уругваец Хосе Артигас, вплоть до своего поражения и изгнания, был самым проницательным из вождей-каудильо, возглавлявших борьбу креольских масс против торговцев и землевладельцев, связанных с мировым рынком. Однако много лет спустя Фелипе Варела, местный каудильо, все же смог поднять на севере Аргентины крупное восстание, потому что, как говорилось в его воззвании, «быть провинциалом – значит быть нищим без родины, без свободы, без прав». Его восстание нашло мощный отклик во всех внутренних провинциях страны. Он был последним монтонеро; он умер, больной туберкулезом и в нищете, в 1870 году [32]. Защитник идеи «Американского Союза» – проекта возрождения раздробленной Patria Grande (Великой Родины) – все еще считается бандитом, как до недавнего времени считался таковым Артигас, судя по аргентинской истории, которую преподают в школах.
Фелипе Варела родился в маленьком городке, затерянном среди гор Катамарки, и видел нищету своей провинции, разоренной великолепным и далеким портом. В конце 1824 года, когда Вареле было три года, Катамарка не смогла оплатить расходы делегатов, отправленных на Конституционный конгресс, который состоялся в Буэнос-Айресе. В таком же положении находились Мисьонес, Сантьяго-дель-Эстеро и другие провинции. Депутат от Катамарки Мануэль Антонио Асеведо осудил «зловещие перемены», к которым привел наплыв иностранных товаров: «Катамарка с некоторых пор и по сегодняшний день видит, как ее сельское хозяйство не покрывает даже вложенных в него затрат; видит промышленность, на которую нет достаточного спроса, чтобы поддерживать тех, кто ее развивает, и торговлю, которая почти в полном упадке» [33]. Представитель провинции Корриентес бригадный генерал Педро Ферре так в 1830 году резюмировал возможные последствия протекционизма, который он поддерживал: «Да, без сомнения, немногочисленные состоятельные люди пострадают, потому что им придется отказаться от изысканных вин и ликеров за своим столом… Малообеспеченные классы не заметят большой разницы в винах и ликерах, которые они сейчас пьют, кроме как в цене, и сократят потребление, что, как мне кажется, не принесет им большого вреда. Наши соотечественники не будут носить английские пончо, не будут использовать болас и лассо, сделанные в Англии; мы не будем одеваться в то, что изготовлено за границей, и не станем использовать другие товары, которые можем производить и сами. Зато мы облегчим положение целых городов на нашей земле, и нас больше не будет преследовать мысль о страшной бедности, на которую они сегодня обречены» [34].
Стремясь сделать важный шаг к восстановлению разорванного
