Щиты, обтянутые шкурами зебр, стрелы с плоскими железными наконечниками, глиняные сосуды, изготовленные руками гончаров на берегах Таньганьики. И цепи… Черными гирляндами висели они вдоль стен…
Рабство. Казалось, музейные полки хранят память только о нем. Они говорили об этом то шепотом — серый лист из памятной книги торговца с колонками цифр, погибшие и доставленные к побережью рабы, то криком — колода, на которой рубили руки и головы. Железное клеймо и походный переносной горн…
— Иногда меня спрашивают: зачем так много? В конце концов места в музее не хватает, а рабства давно нет. Предлагают повесить диаграммы — число школ и деревней уджамаа. Я отвечаю: вот они, школы, одну видно из этого дома. И деревни видят все… Я учился в Париже. Меня приглашали остаться преподавать древнюю литературу на суахили. У меня две ученые степени. Я вернулся сюда. Африка не должна забывать свое прошлое. Мы никогда не смиримся, что на юге существует что-то похожее на рабство. Никто на земле не имеет права не знать Багамойо… «Багамойо» на суахили значит: «Оставь свое сердце». Так говорили друг другу люди, когда их, как скот, грузили на корабли…
Мы переходили из комнаты в комнату, и я слушал рассказ маленького черного человека.
КАРАВАНЫ
Рабов и рабовладение в конце концов знает история почти всех континентов. Но нигде торговля рабами не приобрела характер бедствия, того, чем она стала для Африки.
Исписаны горы бумаги, изданы тысячи книг, посвященных истории рабства. И все они об Африке. О чем бы ни рассказывала книга, это всегда начиналось на материке. Есть много причин, почему торговцы живым товаром устремлялись именно сюда. Почему жертвами их разбоя не стали Австралия или, скажем, Юго-Восточная Азия? Может быть, в Африке не было сильных больших государств и некому было дать отпор искателям «черного дерева»? Может быть…
Экспедиции вооруженных до зубов торговцев отправлялись от океана в глубь страны. Там они или скупали у местных царьков рабов (те, узнав о прибытии каравана, тут же организовывали нападение на соседнюю деревню), или добывали их сами. Любимым приемом было, облюбовав поселок, окружить его ночью, напасть, перебить всех, кто не сложит оружие, оставшихся согнать в караван, заковать в цепи.
А сколько выдумки и бессердечного расчета было вложено в изготовление оков!
«Палка, соединяющая невольников, имела на концах два ошейника из бычьей кожи. Ошейники причиняли людям страдания и были источником опасности, когда приходилось переходить вброд или по узкому мосту реку, — писал англичанин Мод. — Если раб шел один, то ему надевали только одни шейные кандалы. Это тяжелое, похожее на паука, железное сооружение не позволяло человеку бежать и не пропускало его через кусты и заросли деревьев».
…Итак, рабы закованы — караван начинает движение. Месяцами шли скованные попарно и группами люди. Для них не везли еды, они питались тем, что могли собрать во время стоянок. Особенно ужасны были переходы через пустыни. Чтобы сохранить жалкие капли воды для более сильных, работорговцы убивали ослабевших и больных…
Путешественник Мунго Парк встречал караваны, хозяева которых по пути продолжали охоту на людей и одновременно вели торговлю. Караван медленно переходил из владений одного царька к другому. Время в пути затягивалось на годы. Многолетний опыт породил в караванах обычаи совершенно дикие. Так, обессилевших и умирающих, освободив от оков, бросали, предварительно убив. В этом был жестокий расчет — пресечь возможное притворство…
Сколько же стоил человек?
В глубине страны раба можно было купить за бесценок. Если на побережье за него надо было отдать слоновый клык, то подальше от океана его можно было выменять на рубашку. Еще дальше с радостью отдавали за тридцать иголок.
Зато перевезенный через океан раб стоил очень дорого. На рынках Нового Орлеана или Сан-Доминго человек шел за 400—500 долларов.
Покупая его, новый хозяин тщательно осматривал зубы, заставлял приседать, наклоняться. Он брал рабочий скот, машину для возделывания плантаций. Он не хотел продешевить…
— Называют число — сто миллионов людей, проданных за три века в рабство, — сказал мой провожатый.
БАЗАР
Мы шли с ним по тенистой аллее, образованной огромными ореховыми деревьями. Аллея вела от музея к берегу моря. Темно-зеленые кроны смыкались над нашими головами. Когда-то здесь кончался великий невольничий путь. Трава на берегу была вытоптана, земля пахла испражнениями. Толпы рабов, окруженные стражниками, закованные в кандалы, неделями ожидали здесь погрузки на суда.
Низкопалубные доу подходили в прилив к самому берегу.
Последние шаги по земле Африки… Впереди Занзибар. Невольничий рынок и последний путь — через океан в Аравию, Иран или Египет.
Оставь здесь свое сердце. Оставь надежду. Забудь, что ты человек.
Мой спутник привел меня на пустынную площадь у самого берега.
Здесь, в центре пустыря, теперь стоял маленький крытый базарчик. Рыбаки с доу несли сюда рыбу. На низких, потемневших от крови лотках шевелились ногастые голубые лангусты, истекали слизью плоские пучеглазые камбалы, бессильно разевали рты небольшие коричневые акулы.
— Коко-нат, бвана?
Белозубый продавец, не ожидая ответа, взвесил на ладони огромный трехгранный орех, взмахнул ножом, отсек верхушку, протянул орех мне.
Мы стояли у лотка с рыбой и, запрокинув головы, тянули прохладную мутноватую жидкость.
— Ее давали рабам перед тем, как погрузить на доу, чтобы они не укачивались, — сказал мой спутник.
АВТОБУС ИЗ БАГАМОЙО
Домой, в Дар-эс-Салам, я возвращался автобусом. Огромный колесный корабль с выбитыми иллюминаторами, скрипя и раскачиваясь, подплыл к остановке, и пестрая толпа, груженная корзинками, связками маниоки, палками и клетками с курами, ринулась штурмовать его.
Я вошел последним и расположился на чужом мешке с бобами.
Кондуктор — старик с вывороченными розовыми веками — подошел к автобусу и собрал плату за проезд.
Шофер нажал сигнал — автобус исторг слабый рев — застучал дизельный мотор, и, бросая нас из стороны в сторону, машина двинулась.
Мы проследовали узкими улочками и выбрались на пыльную дорогу, проложенную вдоль берега моря.
— Хорошо, если доедем до Кисивайо! — тоном знатока сказал мой сосед. Он сидел на том же мешке, и мы с ним по очереди сползали на пол.
