— А тебе идет быть непреклонной, — заметил Умнейший. — Знаешь, когда-то я очень жалел, что ты не мужчина, — вдвоем с тобой мы бы горы свернули. Я и сейчас жалею.
— Тогда бы ты пришел сразу ко мне? — спросила Хранительница, скользнув безразличным взглядом по Леону. — И один?
— Допустим.
— Каждый раз, когда ты приходил, ты всегда приносил только несчастье. И давным-давно, когда ты еще не знал обычаев и вел себя как дикарь, и потом, когда ты не хотел их знать, — всегда одно и то же. Чего ты еще хочешь? Твой сын умер во мне, и я родила мертвого, твоя дочь — деревенская Хранительница где-то далеко на Юге, и даже я не знаю — где. Может быть, тебе это известно?
— Нет.
— Жаль, что ты не врешь на этот раз. Я же чувствую, когда ты обманываешь, а ты делаешь это чаще, чем замечаешь сам. Тебя следовало бы звать не Умнейшим, а Хитрейшим. Не могу себе простить, что я любила тебя когда— то… — по лицу Хранительницы пошли красные пятна. — Думаешь, я не понимаю, зачем ты тащишь с собой этого мальчишку? Думаешь, не догадываюсь, что ты на этот раз затеял? Во-первых, у тебя все равно ничего не выйдет…
— А если выйдет? — перебил Умнейший.
— Ты сам знаешь, насколько ничтожен шанс. И цену попытки ты тоже знаешь.
— Мы все умрем, — настойчиво продолжал Умнейший. — Я, ты, наша дочь… Город будет уничтожен не позднее чем через тридцать дней, а следом за ним — весь Простор. Я просто обязан попытаться.
— Ты хочешь спасти людей, — медленно проронила Хранительница, и Леон понял, что она уже приняла решение. — А для этого тебе придется их изменить. Наш Простор — не только люди, Зигмунд, Простор — это вся наша жизнь, наши обычаи. Скажи мне: чего стоят люди без обычаев? Они хуже дикарей, хуже тебя…
— А чего стоят обычаи без людей? Об обычаях позаботишься ты.
Хранительница снова рассмеялась.
— А ты мне поможешь, да? Или вот он?
— Это не смешно… Кстати, мешок, который я у тебя оставил, все еще цел?
— Можешь прийти и забрать в любое время.
— Ты нам покажешь дорогу в Столицу?
— Нет.
— Кларисса, — кротко произнес Умнейший, — я прошу тебя. Ты же умная женщина, ты всегда была умной. Забудем прошлое. Мы оба понимаем, что сегодня иного пути нет. Помоги нам.
Хранительница покачала головой.
— Ты с самого начала знал, что я тебе откажу. И все же надеялся. Ты не умеешь быть честным даже с самим собой… Прощай, Зигмунд. Больше нам не о чем говорить.
Она пошла прямо на них, и перед ней невозможно было не расступиться. Прямая, статная, с жесткими складками у рта, вся от головы до пят — воплощенная каменная воля, она прошествовала между разошедшимися на шаг Леоном и Умнейшим, больше не взглянув на них. Толпа загомонила. Стайка младших хранительниц засеменила за Клариссой и, нагнав ее, пристроилась в шлейф.
— Твердокаменная, — пробормотал Умнейший. — Всегда была умной стервой, и даже когда любила меня, одно другому не мешало, драконий хвост!.. А ты рот закрой! — набросился он на Леона. — Чего смотришь — семейных сцен не видел? Как вы вообще это терпите — матриархат самый поганый… А? Молчишь?
— Молчу.
— Ну и молчи.
— Не любят нас здесь, — сказал Леон.
Созвать, если необходимо, общий сход — нерушимое право каждого взрослого жителя селения, женщина ли то, мужчина ли, беспомощный ли старец. В маленьких деревнях общие сходы редки и случаются чаще всего по пустякам. Их и сходами-то не назовешь — все люди и без того на виду. В больших селениях или городах неопытным Хранительницам иногда приходится сзывать сходы по два раза на дню — больше людей, больше и проблем. Дело разумной Хранительницы, желающей надолго остаться на своем посту, — устроить так, чтобы разрешение мелких вопросов не требовало от всех и каждого чуть что бросать дела и сломя голову лететь на площадь.
На удары колотушки в подвешенный к опоре Четверонога железный таз первыми истово отозвались собаки — разномастные лохмачи, сбежавшиеся невесть откуда, встретили трезвон приличествующим случаю лаем: привычное, но как-никак развлечение.
Леон так и не понял, почему Умнейший не созвал сход сразу, а ждал до вечера. Велев отдыхать, сам тут же ушел, не передохнув и получаса, а где был и что делал — не сказал, но вернулся не слишком довольный. Опять же: придирчиво осмотрев Леона, велел вымыть лицо и переодеться в короткую тунику, чтобы были хорошо видны ожоги, а для чего — умолчал. На внешний вид гонцов не обратил никакого внимания, но велел быть непременно. Приставать с расспросами Леон постеснялся.
— Бум! Бумм-м! — гудел раскачивающийся таз.
— Сход! Сход!..
Закатное солнце отбрасывало тень Четверонога на крыши домов и дальше — на лес. За собаками, сразу вытеснив лохмачей на второй план, вприпрыжку явились дети, за детьми — взрослые. Степенно шествовали старики. Посередине площади, где стоял Умнейший, а позади него Леон и полусонные гонцы, образовался пустой круг — для тех, кому говорить. Вот как у них заведено… А и знатное же селение этот Город — человек с тысячу, если не больше, и в окрестных лесах, наверно, на день пути вокруг непуганого дракона не сыщешь… И нравится же кому-то жить в этакой тесноте!
Значит, нравится. Давно бы разошлись по деревням, будь иначе.
Хранительница выступила вперед. На ее лице Леон ясно читал признаки обеспокоенности. Воля Хранительницы высока, но воля общего схода много выше. Так было, так будет.
По знаку Клариссы наступила тишина, только попискивал где-то в задних рядах грудной младенец на руках у матери.
Леон напрягся. Чужак, хоть он и Умнейший, не имеет права созывать сход. Он может это сделать только от имени кого-то из жителей Города, но то ли Умнейший не нашел добровольцев, то ли умышленно пренебрег обычаем. Интересно — подумалось, — верно ли сказано, что Кларисса умна? Если не очень — постарается прикрыть сход, пока он не начался…
Пауза не затянулась.
— Мы рады выслушать Умнейшего, — хрипловато произнесла Хранительница и подняла вверх руку.
«Умна», — подумал Леон.
Выкрики хором дробились под Четвероногом в сложное эхо:
— Мы рады выслушать Умнейшего, — разом от многочисленных женщин, девушек, матерей, вдов и старух.
— Мы рады выслушать Умнейшего, — от ремесленников-мужчин, сбившихся в единую плотную массу.
— Мы рады выслушать Умнейшего, — от отдельной группы охотников.
— Рады… рады… рады… — вразнобой, от представителей менее распространенных родов занятий.
— Рады! — от кучки мальчишек.
На них шикнули.
Не очень-то они рады, отметил про себя Леон. Мужчины еще так-сяк, а женщины, сразу видно, пойдут за Хранительницей как одна, и та уже поняла: сход ей не страшен… Какую такую память оставил здесь по себе Умнейший? Впрочем, ясно какую, но только ли в Клариссе дело? Чего он хочет теперь — неужели и впрямь надеется уговорить? Любой другой на его месте не только не отважился бы собрать сход — не сумел бы заставить себя и показаться-то в Городе до самой смерти, давал бы кругаля в три перехода, чтобы только не смотреть людям в глаза… Вряд ли что путное у него получится. С другой стороны — видел ли кто, чтобы Умнейший сначала действовал, а потом думал?
— Говори, Умнейший!
Старик помолчал, дожидаясь тишины. Леон напрягся, весь обратившись в слух. Гул тысячной толпы мало-помалу стих. Где-то на краю площади взвизгнула собака, на которую, как видно, наступили. Кто-то в сердцах помянул драконий хвост.
— Я взял на себя смелость собрать вас, — начал старик, не повышая голоса, настолько глубокого, что он наполнял раскатами всю площадь, — чтобы рассказать вам о том, зачем я здесь, где меня мало кто ждет. Я пришел в Город, чтобы помочь вам, и хочу, чтобы вы это знали. И еще я пришел потому, что жду помощи от вас…
По толпе побежал легкий шум и затих в задних рядах.
— Каждый из вас уже слышал о Железном Звере, или не так? О сожженных деревнях и погибших людях вы тоже уже знаете. О чудом уцелевших, ищущих себе приют. Может быть, некоторым из вас известно и то, что я безуспешно отговаривал охотников от немедленного нападения на Железного Зверя. Я сделал это потому, что пытался сберечь их жизни для борьбы, которая только начинается… Меня называют Умнейшим… — старик усмехнулся. — Так это на самом деле или не так — не знаю. Притом теперь это не имеет ни малейшего значения. Знаю одно: сейчас из всех вас один я понимаю, с чем мы столкнулись. Даже те, кто уже видел Железного Зверя и пострадал от него, этого еще не поняли, и вовсе не потому, что они глупы, а я умен, а просто-напросто потому, что прецедентов нынешней ситуации не бывало за всю историю Простора. Можете спросить Хранительницу, можете перебрать по бумажке каждый заплесневелый документ забытых времен — не бывало! Никто уже не помнит, чтобы один человек нападал на другого, за исключением редчайших клинических случаев; никто не может представить себе, чтобы кому-нибудь вдруг понадобилось на кого-то напасть. Забыта мотивация агрессии. Ведь места на Просторе хватает на всех, верно? — Под одобрительный шум и качание головами старик перевел дух. — Теперь слушайте, чего вы еще не поняли. Первое. Рассеянные по Простору автоном-очистители, прозванные здесь Железными Зверями, подчиняются воле своих хозяев, воле чужой и сознательной. Это полезно запомнить всем и каждому. Второе. Воля эта направлена против людей так же, как против всего живого на Просторе. Третье. Воля эта непреклонна и не имеет ничего общего с силами живой природы. Я спрашиваю вас: удавалось ли кому-нибудь уговорами остановить на полдороге морскую волну или катящийся с горы камень? У Железных Зверей нет чувств, нет совести. У них есть только их работа, и они не остановятся, пока не выполнят ее до конца…
