Леон слушал с раскрытым ртом. Так вот каков Умнейший — не пожелал лишний раз тратить слов, объясняя лично ему, Леону, глубинную суть трагедии. Но с какой стати он стал бы объяснять? Кто такой Леон? Обыкновенный стрелок из заурядной деревни, таких, как он, пруд пруди…
Старик прав, прав от начала и до конца. Зло в Столице? А Железные Звери — не зло? Надо еще разобраться, какой вред вреднее: от них или от похороненного в забытом месте неживого. На что-то подобное Кларисса намекала: будто бы гибель всего живого еще не самое худшее, что можно себе представить. Что же может быть хуже? Ничего удивительного: всякий знает, что у старых Хранительниц любой случайный загиб в голове окаменевает тверже кость-дерева.
— С ними нельзя договориться, — продолжал Умнейший, и люди в толпе забыли дышать, боясь упустить хоть слово. — Они всего лишь машины, живые разумные машины, служащие своим хозяевам. Причем прекрасно защищенные — уничтожить хотя бы один автоном-очиститель предельно трудно, если не вовсе невозможно. И тем не менее это необходимо сделать, если мы хотим договориться с их хозяевами. Поверьте, я знаю, о чем говорю: единственный способ обратить на себя внимание хозяев Железных Зверей — уничтожить одну из машин!
Гул пронесся по толпе и стих.
— Посмотрите на этих людей, — продолжал Умнейший, указывая на Леона и гонцов. — Всего пять дней назад они участвовали в бою с Железным Зверем. Тогда погибло много охотников, много детей остались сиротами. Три дня назад Железный Зверь послал детеныша, чтобы стереть с Простора их деревню, и один из этих людей, молодой охотник, а зовут его Леон, показал себя великим стрелком, убив детеныша точным выстрелом. Однако при этом погибло много людей, слишком много. У Зверя не один детеныш, эти люди видели, как он их плодит…
Леон чувствовал, как по его спине бежит струйка пота. Он ждал. Голос старика возвысился до пафоса. Сейчас должно было прозвучать то, ради чего собрались на площади эти люди. Вот сейчас…
— Что же дальше? — гремел Умнейший. — Я вам скажу, что будет дальше. Для вас, для меня — уже ничего не будет, потому что тем, кого не существует, ничего не нужно. Но этого ли хотите вы для своих детей? После деревень неизбежно придет очередь Города и всего Простора, это я, Умнейший, вам говорю. И я же хочу указать вам путь, который, может быть, — не знаю — приведет к спасению.
Короткая пауза. Люди в толпе забыли дышать.
— Путь в Столицу, — выдохнул Умнейший.
Толпа всколыхнулась единым духом. Путь в Столицу? Да видано ли? Умнейший, конечно, зрит дальше, тут спору нет, а только не слишком ли он увлекся? Ишь — неживое Зло ему потребно. Зачем, спрашивается? Сначала злоискателю Синклиналь подай, а потом…
— Путь в Столицу! — повторил Умнейший. — И сегодня, сейчас. Уже сегодня может быть поздно.
В толпе произошло движение. Вперед выступил краснолицый бородатый мужчина в прожженной рабочей тунике и с налобной повязкой, удерживающей волосы от падения на лицо, как водится у ремесленников.
— Я Аконтий, кузнец, — начал он. — Я так считаю: беглецов из сгоревших деревень мы, конечно, примем. Верно говорю? — обратился он к сходу. Толпа одобрительно зашумела. — Как не принять, говорю. Потеснимся, пристроим сирот, то да се… это уж как водится. Но показать путь в Столицу мы не вправе, да мы его и не знаем. Это дело Хранительницы — разрешить или нет, и решать ей, я так считаю. Верно? — Вновь раздался одобрительный гул. — А как решит она, так тому и быть накрепко. Все мы тебя знаем, — Аконтий прокашлялся и взял тоном выше. — Ты — Умнейший, и мы тебя уважаем, несмотря на… неважно на что. Ты мудр, но ты много на себя берешь, я говорю. Выпустишь из Столицы неживое — как потом загонишь его обратно? Я вот кузнец, сам вожусь с неживым, и то меня от твоих слов потом пробило. И вот еще что я хочу сказать, самое главное: Железный Зверь от Города далеко. Плохо, что он поселился там, где живут люди, однако люди уйдут, и больше он нас не тронет, верно я говорю? А если и тронет — разве мы не сможем с ним договориться? Деревенские не сумели, а мы сумеем, верно говорю? И шептуны наши лучше, и морочники у нас есть… А не договоримся — разве у нас нет стрелков? Найдутся стрелки, я говорю. Пусть великий стрелок Леон передаст им свое умение, и тогда нам не будет страшен ни Железный Зверь, ни его детеныши, верно я говорю? — Аконтий остановился, чтобы перевести дыхание. — Я так считаю: просить Леона остаться в Городе и дать ему в обучение молодых стрелков, пусть поучит. А тебя, Умнейший, — ремесленник чуть наклонил голову, — мы хоть и чтим и слова твои слушаем, но пути в Столицу ты у схода не спрашивай, верно я говорю?
От одобрительных возгласов загудели опоры Четверонога.
— Нет! — крикнул Леон.
— Молчи, — сквозь зубы цыкнул Умнейший. — Хуже сделаешь.
Позади Леона гонцы переминались с ноги на ногу в большом недоумении: для какой надобности их заставили торчать тут битый час?
Хранительница, подняв вверх руку, выждала тишины.
— Хочешь ли ты еще что-нибудь сказать, Умнейший?
Старик взглянул на нее исподлобья и медленно поводил головой из стороны в сторону. Он подчинялся.
Во взгляде Хранительницы светилось торжество.
— Аконтий сказал. Таково и мое мнение. Что решите, люди? Быть по сему?
Одобрительный гул.
— Говорят, что когда-то очень давно и не здесь был занятный обычай, — пробормотал Умнейший, повернувшись к Леону. — Каждый умник, явившийся на сход с предложением изменить заведенный порядок, должен был иметь веревку на шее. Чтобы, значит, быстро и без накладных расходов удавить умника, если его предложение не будет принято. Хорошо, что здесь до этого еще не додумались.
В толпе, запрудившей площадь, образовались течения и прорехи. Судача, расходились люди — по домам, к привычным делам, которым не меняться еще тысячу лет, если подгадит Нимб, а если не подгадит — то никогда. К Умнейшему никто не подошел — зачем усугублять огорчение старика бесполезными потугами утешения? Одна Хранительница посчитала нужным походя бросить несколько слов:
— Не ждал отказа? Что ты теперь придумаешь, Зигмунд?
Умнейший не ответил и выглядел удрученным. Вздернув подбородок, прошла мимо Кларисса, бывшая любовь. Ушли и гонцы. На площади остались лишь несколько возбужденных многолюдством собак, но и они, побегав и полаяв, вскоре мирно улеглись в тени Четверонога.
— Плохи дела, — проговорил Леон, маясь. — Они так ничего и не поняли. Никто из них не видел Железного Зверя…
Старик неожиданно подмигнул ему.
— Бенефис прошел нормально, только этого мне и надо было. А на остальное я, по правде сказать, не рассчитывал… вот так, сразу. Не нужно давить недозрелый прыщ — это больно и бесполезно… — короткий дребезжащий смешок неприятно резанул Леона. — Подождем, глядишь, что-нибудь и придумаем. Жаль, времени нам не отпущено долго думать.
— Не знал, что тебя зовут Зигмунд, — сказал Леон. — Вообще не знал, что существует такое имя.
В нескольких шагах десятка полтора стрелков (среди них, по настоянию Умнейшего, и гонцы, доставившие Леона в Город), стоя в ряд у проведенной на земле черты, под неотступными взглядами кучки восхищенных мальчишек который час упражнялись в стрельбе по мишеням. С шумом выдыхали, тараща выпученные глаза на багровых лицах. Тонко свистели оперенные стрелки. Мишени, вырезанные из свежих, еще не затвердевших листьев кровельного дерева, изображали детенышей Железного Зверя в натуральную величину.
— Это очень древнее имя, — ответил старик. — Я ведь Умнейшим стал недавно, лет двадцать всего, а до этого меня, если хочешь знать, Неприкаянным звали, а до того — Грубияном, а еще раньше — Чудаком или Немым… Повидал на своем веку кое-что, не спорю. Весь Простор за одну жизнь не обойдешь, а я все же постарался. Уходил на Север переходов на сто пятьдесят, оттуда до края Простора еще почти столько же, только люди там уже не живут. И на Юг ходил, и на Восток…
Леон удержал рвущийся с губ вопрос — понятно было, что старик сам не прочь поговорить. Когда вещает старость, дело молодости — сидеть и слушать. И детям передать, если говорит Умнейший.
— С яйцеедами жил долго, — помолчав, продолжал старик. — Давно это было, а теперь мне уже не по возрасту по скалам скакать. Гнилоедов видел, только гниль они не едят, сказки это. Манноедов видел — те древесной манной питаются, растут у них на Юге манные деревья. Всех видел… — Умнейший опять долго молчал, видимо, вспоминая прошлое. — Странные люди, странный мир. У вас практически отсутствует грубость в отношениях друг с другом, не говоря уже о насилии, но нет и излишней вежливости. Я только здесь понял, что вежливость — оружие страха… Нет войн, но нет и средств, чтобы себя защитить, и нет воинов. Ты хоть понимаешь, что такое воин? Здесь повсюду примерно одно и то же, с местными вариациями. Поразительный мир, особенно для чужака.
