Чтобы меня увести от замышлений моих.
Вот Поллион витийствует, лик речам позлащает,
820 Все оружье души красноречивой воздев;
Увещевает, рядит, оратора изображает,
Ловко берет новый лад, ловко меняет предмет.
Но в разукрашенных нет речах красы и приятства,
Чтобы предотвратить гибель, желанную мне.
Был селянином Камилл и одеждой своею, и речью,
Но угоден богам сельской своей простотой.
Пестрый вздор не бывал забавой суровым Катонам;
Ясною речь их была, в ризы отнюдь не рядясь.
Сельскому Лацию речь открыла Греция льстиву[419],
830 Греция хитрую речь, Греция пышную речь.
День тот злосчастный, когда простой, безыскусною правдой
Стали гнушаться и речь пеструю ей предпочли!
Если б за зыбью морской недоступными стали Афины!
В блеске витийства тогда не был бы Рим виноват.
Что и кому может Ромулов сонм даровать, коль с такою
Презрел готовностью он все пожеланья мои,
Хоть и владыка я им, хотя орлов полоненных
Лация падшего взял я у разбитых врагов,
Вечного я поношения смыл пятно и проступок,
840 И в подобающий цвет снова облекся наш Рим?
Коль взволновать не дано авзонийцев молящей порфире
И погибла приязнь, к славе глухая моей,
Все же со мной заодно законов моих указанья
И старинных письмен своды согласны со мной:
Древнего вижу своим ходатаем Юстиниана[420];
Тяжбу живущего днесь мертвый свершает язык.
Речь не пустая за мной, поборник за мной не ничтожный,
Всей вселенной он встарь был величайшим судьей:
“Вождь, победитель, пусть дар получит, которого ищет”:
850 Вождь, победитель я есмь; дара ищу: подари!
Но, служенье свое, что даровано вами, свершая,
Быть своим собственным ваш не в состоянии царь.
Скоро трабею сложив, царем вашим быть отрекаюсь:
Волен я ныне; помех нет для желаний моих».[421]
* * *
Кончил он речь: и ропот ползет, и подъемлется смута,
И на части раздор рвет растревоженный Рим.
Он диадему с главы, из десницы скиптр, багряницу
С плеч слагает своих, ставши без царства царем.
Но отец средь толпы просит слова себе; безупречной
Жизнью и честностью он речь позлащает свою:
Отец
Вы, отцы, что войну усмиряете властно, под чьею
Клонятся долу стопой шеи строптивы врагов,
Чей проницателен суд, осмотрителен разум, у коих
10а К резкостям придана соль и без суровости соль,
Бдительней к мужа сего мольбам: он недолжного просит.
Дар, им добытый, забрать надобно, да не возьмет!
Отцеубийца
Коль по заслугам мне дар не дадут, на мольбу не склонятся,
Коль от уступки своей низко отступят они,
Скорбь будет в храбрых мужах о доблести ненагражденной,
Грудью шедший на бой — в бегстве покажет свой тыл.
Отец
Коль по заслугам тебя не почтут, с мольбой не сразятся,
Коль не отнимут того, что справедливо забрать,
Доблесть лишится надежд, отвратительно юношам будет,
20а Что к достоинствам их столь благодарность глуха.
Судьи
Тягу себе повредить или вред своему добронравью
Кто может мудро любить, кто терпеливо сносить?
Взвешивать должно дары по заслугам; и пусть не бесчестит
Честных даятель, не чтит пусть и бесчестного он:
Кара греху, отважным делам похвала. Что же с этим?
Каждой заслуге пускай будет приличная мзда.
Бернард Сильвестр
КОММЕНТАРИЙ НА ПЕРВЫЕ ШЕСТЬ КНИГ «ЭНЕИДЫ» ВЕРГИЛИЯ
Мы полагаем, что в своей «Энеиде» Марон имел попечение о двоякой науке, по свидетельству Макробия[422]: и в философской истине наставил, и поэтическим вымыслом не пренебрег. Поэтому всякий, кто стремится читать «Энеиду» так, как требует природа этой книги, должен сначала показать, из чего книга исходит, как и зачем учиняется, и не забывать при этом о двояком попечении.
Поскольку в этом сочинении Вергилий предстает и как поэт, и как философ, мы сначала вкратце скажем о намерении поэта, образе его действия и его цели. Он намеревается изложить приключения Энея и труды других скитающихся троянцев — и не сообразно исторической истине, как пишет [Дарет] Фригиец; скорее он с помощью вымысла превозносит Энеевы деяния и бегство, чтобы снискать благоволение Августа Цезаря. А пишет Вергилий, из латинских поэтов величайший, подражая Гомеру, величайшему из поэтов греческих: и как тот в своей «Илиаде» повествовал о погибели троянцев, а в «Одиссее» — об изгнании Улисса, так и этот во второй книге рассказывает о разрушении Трои, а в прочих — о тягостях Энеевых.
Должно заметить, что в этой книге порядок повествования двойной: природный и искусственный. Природный — когда повествование располагается сообразно череде событий и времен, то есть когда повествуется в том порядке, как совершаются события, и когда распределяется, что по времени произошло сначала, что потом, а что в конце. Такой порядок соблюдает Лукан. Искусственный же порядок — когда мы искусственно начинаем повествование с середины и потом возвращаемся к началу. Этого порядка держится Теренций и, в этом сочинении, Вергилий. Природный порядок был бы, если б он сначала описал разрушение Трои, а потом бы уже повел троянцев на Крит, с Крита — на Сицилию, с Сицилии — в Ливию. Но он сперва приводит их к Дидоне и выводит Энея повествующим о разорении Трои и прочем, что он претерпел. Это мы сказали о его намерении и образе действия; теперь посмотрим на цель.
Некоторые поэты пишут ради пользы, каковы сатирики; некоторые — ради услаждения, каковы комики, некоторые — для того и другого, как историки; поэтому Гораций говорит:
Или пользу хотят приносить, иль усладу поэты
Или же разом сказать, что отрадно и в жизни пригодно[423].
И в этом сочинении из словесного украшения, фигур речи, повествования о различных приключениях и делах людских происходит некое удовольствие. Если же кто стремится всему этому подражать, достигает величайшей опытности в писательстве, а также находит в повествовании величайшие примеры и внушения, как должно следовать за достойным и избегать недозволенного. Таким образом, здесь для читателя двоякая польза: одна — опытность в писательстве, которую дает подражание, и вторая
