сего сойди, снизойди благодушно
К матери; молвить тебе некое слово хочу.
Дай мне немножко тебя, сынок, ненадолго у тяжких
Дел себя укради; пусть их свершает сенат.
Пусть твой заботливый ум, посвященный мироправленью,
Ныне сложит с себя хоть бы отчасти свой груз.
Пусть бережет себя Рим, на силы свои опираясь,
Пусть иногда без царя учится быть своего.
Вот мольба и приказ: царя молю, сыну велю я;
480 Над детьми вручена любящей матери власть.
Так отступи ж от толпы и присущего толпам волненья;
Не подобает совет в сонмах народных держать.
Должно высоким делам укрываться сродным величьем;
Прямо народу предстать небезопасно для них».
Так отходят они на место, что тайным раздумьям
Отведено, где стоят долго безмолвье и тишь.
Все, что свершается там потаенно, глубоко, высоко,
В уши твои, о Молва злобная, не попадет.
Внемлет и царским делам, и сходбищам тайным сената
490 Сей предел и во тьме их погребает навек.
Сели отец там и мать, и сын их сел между ними.
Первой своим речам путь открывает жена:
«Сын мой, чья доблесть и ум, краса и высокая сила
Звездными метами мне были предвозвещены,
Лишь о заслугах твоих я помыслю и жизни блестящей,
Радуюсь я за тебя, радуюсь и за себя.
Если б откуда ко мне и могла подкрасться надменность,
Подлинно, только твоей славой гордилась бы я.
Ромуловым возвратил ты сынам старинную вольность,
500 Вновь дерзнула она голову вздеть над землей[387].
Некогда силою тех законов, что вечность диктует,
Был на правление ты веку обещан сему;
Наши оправдываешь времена, возвращаешь нас к злату
Древнему[388] и не велишь слыть нам железной порой.
Щедрой Природы рукой поставлен был ты над миром;
В этом даренье одном все тебе разом дано;
Не сохранив никаких щедрот на дальнейшие годы,
Наша дарительница чуть не осталась без средств.
Строгому пусть уж никто не дивится Юстиниану;
510 Впредь Катоном своим пусть не бахвалится Рим.
Коли в Августов век пребывал народ в благоденстве,
Прежнего не скудней наших величье времен.
Верность познала я звезд небесных: занятьям халдейским
И ассирийским трудам[389] разум могучий присущ.
Сказано: греков умом превзойдешь ты — и вот, превосходишь;
В Марсе окрепнешь — окреп; скипетр добудешь — добыл.
Хоть, однако, главу возвышенную в звездах скрываешь[390],
Хоть над родом людским ты управитель и царь,
Недоставало еще одного, чтоб полным явилось
520 Счастье: родителя ты ввек своего не видал.
Но, желаньям твоим служа, печется Фортуна,
Дабы слава твоя не умалялась ни в чем.
Вот он, вот твой отец — познай же его ты и узри —
Тот, что от плоти своей подал тебе бытие!»
Сын восстает, встает и отец, сливают лобзанья,
И не удерживает слез ни один, ни другой.
Долго в тесных они пребывают, сплетшись, объятьях,
И святая любовь сродные нежит сердца.
Неутолимо отец глядит и глядит на любезный
530 Лик[391], вперенных очей с юноши не отводя.
И, столь великой красы на чудо взирая, такую
Речь он стремит, изумлен или же возвеселен:
«Воинства нашего честь драгая, рассудка и правды
Неколебимый оплот и нерушимая крепь,
Сын мой — но, может быть, мне не пристало отчее имя:
Жестокосердый отец — боле уже не отец.
Сын мой, признаюсь, когда тебя носила во чреве
Матерь, в ту пору тебе смертный пришел приговор;
Да, приговор: я велел, желая зрелые годы,
540 В полную силу когда вступишь ты, предотвратить.
Кара близка уж тому, кто виной никакой не запятнан,
Отчим свершен языком безотлагательный суд.
Но непреложный чин и вещей предначертаны связи
Рушат суетный труд всех ухищрений людских;
Отрок спасен, дабы миром ему безмятежно владычить,
В стенах, Ромуловой дланью созданных, царить.
Если бы Римом владел человек, несдержно свирепый,
Все дела его мог он бы дотла разорить.
Чтобы мир не погиб, тебе, прямодушия другу,
550 В мудрой заботе своей Лаций Юпитер вручил.
Завоевателя меч и свободу быть вредоносным
Кротостию заменил и состраданием ты;
Кротко вселенною всей, умом властительно правя,
По справедливости ты имя правителя взял[392].
Внутреннего подчинил ты себе человека, порочной
Плоти блуждания ты строгим законом смирил.
Крепко себя ты хранишь, во младости старцу подобный,
Не беззаботно себя, но многоумно ведешь.
Жизнь захотел совершать ты в твердых границах Природы[393],
560 Хоть и имеешь ты власть, чтобы бразды отпустить.
В спесь от своей не впав красоты, от богатства — в беспутство,
Не покидаешь стези, что начертал тебе ум.
Хоть широка твоя власть и вольно потакать вожделеньям,
В тесных свое бытие ты водворил рубежах.
Вот потому, отложив на время заботы небесны,
С вящей приязнью твоим боги внимают мольбам.
Сам родитель богов[394], когда ты великого ищешь,
Хоть поспешает, все мнит нерасторопным себя.
Многообразным тебя убранством красы наделяя,
570 Обе Юпитер руки занял в даянье даров.
Сладок румянец лица, в груди обильные силы,
В речи язык искушен, длань в ратоборстве крепка.
Чтобы, однако, глупец не молвил и сам не поверил,
Что в человеческих есть некая прочность делах,
Между успехов твоих и радостного благоденства
Будет злосчастный один, черный один уголок:
Сын, меня ты убьешь: Сестер непреложною пряжей[395]
От начала времен был этот грех утвержден.
Определенной давно Судьбы закон и жестокость
580 На судьбину мою руки простерли твои.
Но десницу, не ум, о сын, ты ярости ссудишь,
В час тот духом чужим будет твой дрот устремлен.
Силой своей небосвод, светил божественных тропы
Горние пагубой стать властно понудят тебя.
Пагубой стать понудят тебя, и явною будет
Вышних провинность в твоем немилосердье к отцу.
Парок устойчивый ход и незыблемая неизбежность
Будут в ответе одни за убиенье мое.
