никто не знал. Непонятным было то, что внешний образ жизни представителя Оранской династии ничуть не менялся, по-прежнему являя собой образец экономной скромности. В ведомстве его друга Нессельроде мнения — из тех, на которые имелось право, — разделились. Один дипломат считал, что благородный барон лишь стремится составить себе состояние — с целью подкрепить благородство происхождения благородством золота. Другой, и это был сам Нессельроде, — что вырученные в обход таможни деньги используются на взятки секретарям прочих посольств, чтобы подкрепить уровень официального положения уровнем неофициальных знаний. При этом оба были уверены, что часть средств — и немалая — уходит по особой графе личного пользования бездетного и неженатого барона, но из деликатности не упоминали её вовсе. Слух, что барон был «зелёным», как величали в то время ревнителей мужской красоты, оставался в положении слуха и не вызывал ничего, кроме улыбок снисхождения к человеческим слабостям.
— Почему ты платить больше других? — вдруг резко спросил Геккерн.
— Дык это... товар красный, добрый. Чего же не платить? — пожал широкими плечами мужик.
— Твой господин есть надворный советник Пушкин?
— Так точно, господин барон, — Степан еле заметно отступил, прожигаемый яростным взглядом посланника. — Я ведь говорил вам...
— Помню. Но тогда я не придать тому значения. Сейчас же... Скажи, ты делать свой господин подарок?
— Бывает, господин барон. Но вообще он не любит подарков.
— Как так? Все любить подарок. Ты мне лгать? — усмехнулся Луи.
Действительно, что хозяин этого мужика носит странную фамилию Пушкин, не говорило ему ровным счётом ничего, когда они только познакомились более года назад. Этот «раб-буржуа» тогда впервые взял сразу всё предлагаемое за хорошие деньги. После же лично, а то и через приказчиков продолжал забирать так же справно и чётко, не вызывая ничего, кроме невольного уважения. Сейчас положение дел изменилось — имя Пушкина звучало иначе. Да и сам Пушкин был другой — что старый отец передал дела сыну, барон разузнал. И вот этот молодой Пушкин...
— Я никогда не лгу, господин барон, — Степан с дышавшим простотой лицом выглядел, как сама правда.
— Как же твой господин их не любить? Разве ты плохой слуга и не уважать свой господин?
— Мой господин не очень любит подарки, потому что любит сам себе делать подарки, — глубокомысленно произнёс мужик, незаметно держа скрещённые пальцы за спиной.
— О! Господин Пушкин — оригинал! Но оставим его вкус. Мне стало известно, что ты скоро получить свобода, Стефан.
«И этот туда же! — с досадой подумал Степан. — Всё ваше общество как кружок кройки и шитья.»
— А это значит, что ты, Стефан, будешь вести дела далее сам. Лично. Не так ли?
— Придётся, господин барон. А что делать?
— Ты недоволен? — удивился Геккерн.
— Как вам сказать. Поживём — увидим, — продолжил философствовать мужик, внутренне подбираясь. Голландец не зря затеял этот разговор, тут сомневаться не приходилось.
— Странно. Вы все, русские, странные. Но я хотел говорить о другом. Ты знаешь, кто я? Конечно. Ты далеко не глуп, я это видеть. Ты хитрый. Ты далеко идти. Но всем нужны деньги. И связи. У меня есть связи. Понимаешь?
— Вы хотите и дальше вести дела, когда я стану свободным?
— Конечно. Но я хочу больше.
«Смотря чего» — подумал Степан, молча ожидая продолжения.
— Я хотеть расширить дело. Всё это — мелочь. Пошлина — тормоз честной торговли. Тот, кто может обойти пошлину, стать очень богат. Очень, — барон замолчал, выжидающе глядя на мужика.
— Как же вы думаете обойти таможню? Что вы делаете сейчас — максимум, иначе бы вы делали больше.
— Верно! — Луи прищёлкнул пальцами. — Сейчас это максимум. Но после... Это ведь ты писать стихи, о которых говорят все?
— Да, господин барон.
— Хорошие?
— Думаю, да. Именно они послужили причиной того, что мне придётся вести дела самому, как вы выразились, господин барон.
— Вот! Всё сходится.
Почуяв удачу, посланник принялся расхаживать по комнате, стараясь не поддаться эмоциям.
— Я представить тебя ваш царь, Стефан, — сформулировал наконец мысль Геккерн.
— Царю? — Степан едва не ляпнул, что с царем они и так знакомы, но сдержался. Выходило, что голландцу известно было не всё, и это радовало.
— Да. Когда ты будешь не раб, я приведу тебя к царю. У нас есть маленький секрет. Только царь знает, что я говорю на вашем языке. Из людей благородных. Я ему сказать, что читал твои стихи. Одно дело, когда свои, другое — иностранец. Посланник. Я сказать, что писать о тебе домой. Государь захотеть тебя видеть. Это точно. И тогда... царь наградить.
— Но почему награда будет в виде торговых привилегий? Логичнее, что она будет другой.
— Это мой дело! — отрезал барон. — Я сказать, как есть. Ты иметь деньги, я иметь связи. Связи дать право, а деньги дать ещё деньги.
«Ну и чёрт с тобой, — подумал Степан, — если не врёшь, тогда и поглядим.»
— Сейчас ты может думать, что всё сделать сам. Но мир так устроен, Стефан, что связи важнее деньги. Каждому нужен господин. Добрый господин. Кто будет участие дела. Ты понимать?
— Понимаю.
— И твой добрый господин со связи могу стать я. Ты умный. Хитрый. Красивый. Мы сделать дело.
«А красивый здесь при чём? Если ты о том, что я подумал, то иди на хрен, господин хороший. То есть нет, нет, я фигурально!»
На его счастье, барон не подразумевал ничего такого — лишь по привычке использовал комплимент. Идея всё больше захватывала Луи. Он думал развивать её ещё долго, но внезапный визит гостя более важного заставил закруглиться со «Стефаном» и отпустить его, взяв обещание зайти завтра. Степан, кланяясь, удалился.
Более важным гостем оказался совсем молодой человек чрезвычайно приятной наружности.
— Здравствуйте, друг мой! — с замечательной развязностью произнёс юноша, небрежно кивая барону. — Вы приняли ко мне столь живое участие, что, право же, мне было бы неловко — не будь я столь стеснён в обстоятельствах, не позволяющих быть неловким. — Весьма довольный изящным, как он посчитал, каламбуром, юноша сел без приглашения.
— Вы опасный человек, мой юный друг, и есть нешуточная опасность в вашем пребывании здесь.
— Опасность? — поднял бровь юноша.
— Безусловно. Россия — дикая страна, и как бы вы
