В конторе на долгое мгновение все стихло, секретарша не брала электрически журчащий телефон.
– Я так соскучилась. Когда мы увидимся?
Есть долгожданный легкий ответ: никогда, я не хочу.
– Я без машины, – и как школьница: – Пойдем погуляем, такая погода хорошая.
Есть такой же легкий ответ: денься куда-нибудь, я не хочу, пусть это будет кто-то другой.
И, держась за руки, по тротуарам Красноармейской улицы – сидели продавщицы пирожков, накрыв свои алюминиевые лотки марлевыми покрывалами, как покойников, картонки с чернильным «изумительные огурцы», «бесподобные грибы», в поставленной на кирпичи ванной продавали живую рыбу, и нищие таджики побирались на подстеленных клеенках и крестились левой рукой, получив от негра монетку. Я вспомнил, какой бывает теплый ветер весной, и пытался вспомнить, как пахнет неасфальтовая земля.
– Должен лететь ты. Ты должен увидеть мир. Литвинова живет в Брайтоне, там есть море. Хочешь, я что-нибудь придумаю и поедем вдвоем, – и она прижалась ко мне, даже ахнув от забрезжившего счастья. – Знаешь, Миргородский сказал, что человек становится тем, чем он должен быть, если только попадает в историю сам. Или мы его туда сопровождаем. Боря сказал: конвоируем. Ты согласен?
– Не знаю.
Кусочки неги, закрытые глаза в Петровском парке… мы обнялись, осень, стояли деревьями, и собаководы проводили шавок по нашим ногам, и сумки ждали на лавке за спиной, склонившись друг к другу. По аллеям шаркала карусель курсантского бега академии ВВС, разминался взвод, замедляясь и растягиваясь в батальон с равнением налево, на нас, она шептала мне в горло перед расставанием (и поедет домой уже не с виной, а только неловкостью, быстро прилипая к другой коже, к другой себе: я – дома; придет, и сын запрыгает от радости: что принесла? ничего – спасибо!):
– Я должна понять, почему это происходит со мной. Стало самым главным…
Одурела от декретного заточения… Или муж завел нежную девушку и забыл… Или от скуки, от прихоти «кого-то еще», но не до конца, но это само охватывает и доводит до конца… Или хочешь погоняться за призраками юности, пока зад не исклеван, пока не истлела кожа, обновить, бесстыдно подожрать свою молодость – еще раз, забывшись, словно – не было ничего: ни детей, ни морщин, ни свадеб, не согласившись с временем и похоронным порядком вещей… Я дышал в ее висок, и она улыбнулась так сияюще, услышав неслышный ответ, что я в любую секунду ждал рыданий.
Поцеловались и расселись по такси.
– А вот это кресло Айви Вальтеровны.
Большое, выше головы, с орлиными головами в подлокотниках; у ног моих прыгал ирландский терьер. Невестка Литвинова (не готов, ничего не знаю про нее) ожидала вопрос, сын Литвинова звуков не издавал. Испугал меня: постоял секунду в дверях и растерянно вышел вон. Позже мы установили: образованный, здоровый, просто т а к о й. Я сразу подумал: больше его никогда не увижу.
Я сделал вид, что все интересно, и выжидал момент для удара когтями.
– А мы жили… Влюблялись… Растили детей. Это жизнь. Всюду жизнь. Одна моя знакомая побывала в Освенциме, у нее номер на руке. Ей определили работу в газовые камеры: разбирать вещи, люди несли самое лучшее с собой – и вещи оставались. Так она с подругами наряжалась в чужие платья и устраивала танцы, хотя назавтра могли отправиться следом в камеры и – в печь. А наша жизнь – членов семей руководства – была хороша, но жестко предопределена: школа, институт, семья, работа, пенсия…
Я отметил, что смерть она не назвала. Словно на поплавок, уставилась куда-то далеко «туда», я без замаха ударил:
– Литвинов летел в Америку один? Кто-то еще, кроме Айви Вальтеровны?
Она откликнулась послушно:
– Секретарь. Анастасия Владимировна Петрова. Имя это не исчезнет уже никогда.
– У Петровой оставалась дома семья? Дети?
– Кажется… Она поначалу была замужем за сыном Цурко, наркома продовольствия. А потом перешла к его родному брату, что было моветон. Дети… Дочь Ираида, кажется, от второго Цурко. И сын – дитя любви. Дефективный, но она старалась его воспитать, дать образование, которое и здоровые-то не получают, водила в музеи, театр…
Не девочка… сороковник на момент описываемых… Жива ли дочь? Хоть здесь мы их перегоним?
– Откуда она взялась?
– Я не помню. Одно время работала в Лиге наций машинисткой. Оттуда?
– Красивая?
– Очень интересная. Очень необычного типа, почти монашеского. Очень тихая, русское лицо, скромно одевалась. Почти не пользовалась косметикой. Волосы зачесывала гладко назад, закалывала в пучок, носила на пробор. Невероятно сдержанная, – и ударила в ответ, выбравшись из своих сплошных, тревожащих меня «очень»: – Но была такая б е л ь ф а м.
Я помялся. Но некуда деваться. Стоит перенести на недельку, и опять кто-то сдохнет.
– Ее любил Уманский?
Старая, выбеленная женщина подумала, говорить ли, что-то перебрала в ладанке за пазухой и отдала не все:
– Не один Уманский пал ее жертвой. Она вызывала романтические стремления у мужчин. Выглядела строгой, но, видимо, обладала какой-то негромкой, но сильнейшей… – неожиданно убедительно выговорила, – сексуальностью. Фам фаталь. Множество людей были ею покорены, – она отмерила следующую порцию. – Некоторые были ее любовниками, – и вытряхнула на ладонь остатние крошки: – Уманский не раз предлагал ей выйти замуж.
Фам фаталь
Женева, начало тридцатых, конференция по разоружению, первый зафиксированный нами контакт Литвинова и Уманского – и рядом машинистка, секретарь А.В.Петрова? и завязалось тогда? Я вернулся с порога – а фото? Мы обязательно вернем. Ее фотографии нет, старая женщина не спросила, почему она нас так заинтересовала, ей не казалось это удивительным; Настя Петрова, Цурко, А.В., получавшая все, что хотела, за минусом сына-дебила и девочки Нины, также необыкновенно красивой; когда захотелось окончательно замуж за одного из последних любимых, девочка помешала, девочку так вовремя убили, но не спасло…
Я дал отдышаться и подзабыть и позвонил, расчетливо застав Михаила Максимовича Литвинова дома одного. Что ж он-то смолчал?
Фамилия «Петрова» наркомовского сына не обрадовала:
– Ничего сказать не могу. Не красавица, это преувеличение, – вяло, настороженно, соскальзывая в беспамятство, – просто интересная женщина. А Уманский? Просто милый и симпатичный человек. Он уехал на Кубу, там и произошло несчастье с его дочерью.
– С кем Петрова дружила? Кто может знать ее жизнь?
– Она умерла много десятилетий назад, – и закончил неожиданно молодо и удовлетворенно: – Все, кто ее знал, уже давно на том свете.
Я бешено крутанул ручки настроек: что у нас есть? Почти ничего. По домовой книге прописанные по ул. Серафимовича, 2, кв. 306 ПЕТРОВА Анастасия Владимировна (1902 г. р.), ЦУРКО Ираида Петровна (1928 г. р.), ПЕТРОВ Василий Петрович (1937 г. р.) (больной, получается, сын), переезд в кв. 499 (25-й подъезд)… Музей Дома правительства – «работала доцентом кафедры английского языка Высших курсов иностранных языков при МИДе. Умерла в 1984 году». Ираида Петровна, дочь, жива, телефон не отвечает, опрос соседей: временно за границей… Интернет: оказывается, А.В. Петрова написала «Самоучитель английского языка» (восемь изданий), соавтор Большого англо-русского словаря (в двух и трех томах)… Отсеяны Анастасия Петрова из Москвы, преподаватель английского языка, победитель конкурса «Педагоги XXI века», и Настя Петрова, бывшая сотрудница КГБ, героиня компьютерной игры, за ней охотится Интерпол… Полное собрание сочинений В.И.Ленина: «Перемирие еще не подписано. Положение без перемен. На остальные вопросы вам ответит Петров из Наркоминдела» – февраль 1918 года. Не родственник ли? мертвые не двигаются, не оставляют следов. Дети Цурко, о черт! – пять родных и трое приемных, четыре брата: Дмитрий, Петр, Вадим и Всеволод. Да выберите двоих подходящих по годам, братья-мужья, потом рассчитаем, кто женился первым.
Петр, «самоотверженный и бесстрашный», девушки на танцах гордились таким партнером, в семнадцать лет вступил в партию, охранял Ленина, сильная близорукость (носил очки), в лютой продразверстке участвовал как агитатор (а чем ты, самоотверженный и героический, занимался двадцать лет до войны?). В 1941 году ушел в московское народное ополчение, командовал батареей сорокапяток, ранен в обе ноги у Спас-Деменска, при выходе из окружения попал в плен.
12 апреля 1942 года умер от голода в концлагере в Молодечно. Похоронить отдельно не разрешили. Бросили в братскую могилу, куда свалили еще шестьсот человек, расстрелянных за рытье подкопа.
Другу твердил: «Костя! Костя, если останешься жив, заезжай в Москву, говори моим детям, что я не забыл о них, что скоро вернусь», – зачем он хотел оставить детям надежду? продлить напрасным ожиданием свою жизнь? И почему «детям», множественное число? Дочь Ираида Петровна – одна штука; телефон Ираиды еще молчит (минуло три недели), ждем.
