от редакции журнала «Дело», Сергей зашел туда — рассчитывал напечатать в нем что-либо из своих переводов. В журнале работал его давний знакомый Константин Станюкович, много лет прослуживший в управлении железных дорог в Харькове. Украина была ему близкой и родной, и это когда-то сблизило его с Сергеем, случалось, что они вместе бывали на вечерах в «Деле», у них всегда были общие темы в беседах, общие интересы. Кость, как Сергей по-дружески называл Станюковича, был на семь лет старше его, однако это никак не влияло на их отношения. Станюкович уже печатался, увлекался поэзией Тараса Шевченко, даже перевел его стихотворение «Садок вишневый коло хаты...», что еще сильнее потянуло к нему Кравчинского. Позднее судьба повела их по разным путям-дорогам, надолго разлучила, но чувство приязни все же сохранилось в их сердцах. Недавно они встретились мимоходом; Константин Михайлович удивился было внешности и поведению давнего друга, который довольно ловко играл роль «кавказца», лишь в разговоре понял причину такого перевоплощения. Они условились встретиться еще раз. И вот теперь, увидев Кравчинского в дверях своего кабинета, Станюкович воскликнул:
— А-а, заходи, заходи! Есть новости. Думаю, это тебя интересует. — И подсунул гостю газету. — Читай вот здесь.
Сергей мгновенно пробежал взглядом корреспонденцию, которую показал Станюкович, и похолодел. Газета извещала о «наглой попытке» освоболить Войнаральского по дороге из Харькова в Ново-Борисоглебский централ и о провале этой операции. Писалось также, что один из нападавших арестован, однако ни фамилии, ни имени его не напечатано.
— Ну как? — спросил Станюкович.
— Как видишь, — мрачно ответил Сергей.
Он, разумеется, не сказал Станюковичу, что знал о замысле Перовской, что ожидал от нее весточки, хотя и не такой. Разговора на этот раз не получилось. Сославшись на занятость, Кравчинский быстро ушел и, дождавшись вечера, появился у Малиновской. Все уже знали о неудаче.
— Кого же схватили? — спрашивали друг друга.
Сергей сидел хмурый. «В чем же они просчитались? — размышлял он. — Теперь моя очередь. Я должен отомстить за всех. Будь что будет, а больше медлить нельзя».
Вскоре он поднялся — не мог слушать сочувственных вздохов и разговоров. Вышел и одиноко побрел тихой окраинной улицей. Не радовал его молодой месяц в синем небе, который, казалось, зацепился и недвижно повис на Адмиралтейском шпиле, не радовала теплынь, струившаяся отовсюду.
Он думал о том, что должен уничтожить шефа жандармов. Убить его во имя торжества жизни, справедливости, правды. Убить палача, одного из отъявленных мучителей... Негуманно убивать, но ведь Мезенцев не думает о гуманности, когда дает распоряжения пытать и убивать людей в жандармских застенках. Он и все другие должны знать, что за это они поплатятся своей головой. Палач будет уничтожен, если даже придется пожертвовать собственной жизнью.
...Прошло несколько тревожных дней. Можно было ожидать всяческих сюрпризов, поэтому они держались с особенной осторожностью. «Харьковчане» вскоре прибыли, вернее, приехала только часть, Перовская же и Александр Михайлов — Дворник — еще не вернулись. Все же стало полегче, горечь неудачи уменьшилась от сознания того, что хоть люди, исключая Медведева, остались целы.
Из рассказов участников нападения стало известно, что операция по освобождению была задумана и подготовлена хорошо — успешному ее исполнению помешали, как всегда бывает, мелочи.
Все шло по плану. Разбившись на «семейные пары», под предлогом поисков службы, выполнения разных служебных дел они благополучно добрались до Харькова, сняли квартиры, купили лошадей и с нетерпением ждали извещения об отправке арестантов из Петербурга.
В конце концов условленная телеграмма пришла. Осужденных вывезли из Петербурга вечером; таким образом, подсчитывали смельчаки, уже на следующий день они прибудут в Москву, а еще через два дня, если не задержатся где-то в дороге, приедут в Харьков. Все было поставлено на ноги. Телеграммы, приходившие из разных пунктов на адрес Перовской, сразу же становились известны всем участникам сговора. Шли последние приготовления... И вот Дворник всех предупредил:
— Сегодня в три ночи.
Разумеется, никто не спал. По указанию Перовской двое, чтобы не пропустить, не просмотреть тюремной кареты с заключенными, которых могли высадить не на пассажирской, а на товарной станции, отправились туда и залегли в придорожных кустах. Остальные участники собрались у Софьи. Шел дождь, ночь выдалась теплой, безлунной... Вот и три часа. Никакого сигнала, никакого известия... Неужели не привезли? И вдруг условный стук в окно. Квятковский!
— Ну что? — бросились к нему.
— Приехали. Поезд с арестантским вагоном прошел мимо товарной станции к вокзалу. Мы были там. Двоих не узнали, в сопровождении местного полицмейстера и жандармов их сразу же отправили в тюрьму, а двух — в почтовую контору. Пора действовать. Баранников уже побежал запрягать лошадей. Я с Медведевым сию же минуту отправлюсь на Змиевский шлях, — говорил Квятковский.
— А если их повезут по Чугуевской дороге? — заметила Перовская.
— Чугуевская тюрьма переполнена уголовными, — сказал Дворник, — а в Змиевской есть еще свободные места для политических. Надо ехать на Змиевскую дорогу.
С его доводами согласились, и вскоре запряженная тремя лошадьми бричка с замаскированным сундуком, в котором было необходимое для нападения — кинжалы, револьверы особого калибра и даже широкая морская сабля для рубки канатов, а ныне — постромок — вымчала на Змиевский шлях. На козлах кучером лихо сидел Адриан Михайлов, рядом с ним «денщик» — Михаил Фроленко, а позади переодетый офицером Баранников и гражданский — Морозов.
Рассвет моросил мелким дождем, дорога раскисла, из-под копыт летели брызги, комья липкой грязи.
Доехав до Роган, небольшой деревушки километрах в десяти от города, и никого не встретив, бричка свернула с дороги и остановилась на холме, откуда хорошо просматривалась вся местность. Прошел час, второй, ничего ожидаемого на дороге не появлялось, и сидевшие в бричке начали беспокоиться. Неужели действительно арестантов повезли на Чугуев?
Чтобы убедиться, снова послали Квятковского в разведку. Долго и тревожно прошел еще один час. Короткая летняя ночь уже давно растаяла. Вдруг на дороге появился всадник. Он помахивал красным платком — все хорошо, надо быть наготове.
Квятковский сказал, что в окне почтовой конторы видел Ковалика и жандармов. Вероятно, они ожидают карету...
Прошло еще два часа. Намокшие, изголодавшиеся, утомленные ожиданием, заговорщики решили, что арестантов повезли либо окольными дорогами, либо через Чугуев, и разочарованные вернулись в город. Значит, они проглядели. Невероятно, но проглядели.
День клонился к вечеру. В городе,
