поверили.
Неудачи собственного покушения напрягли его нервы настолько, что Сергей едва сдерживался. Он непрестанно теребил свою бородку, стремительно ходил по комнате. И как-то неловко чувствовал себя из-за этого — можно считать — спора, в котором, однако, была и какая-то отдушина, по которой хлынули накопленные за все эти дни возбуждение, нервная напряженность и раздумья.
— Жизнь не может протекать одним спокойненьким руслом, — продолжал Кравчинский, — это водоворот, а водоворот немыслим без вихрей, бурунов, взрывов. Вы, кажется, влюблены в химию, знаете, что такое катализатор. Такие события, как пугачевщина, битва парижских пролетариев, походы Гарибальди или, наконец, выстрел Веры Засулич, и есть катализаторы общественной жизни, ускоряющие процесс ее развития.
— Катализатор, мой дорогой друг, при реакции количественно не изменяется, а после каждого такого выступления гибнут сотни, тысячи людей, которые могли бы стать учеными, поэтами или просто обыкновенными тружениками. Вот чего вы не учитываете. Без овладения определенными политическими идеями всякое стихийное движение является несостоятельным, оно обречено на провал. Это прекрасно подтверждают приведенные вами же примеры из истории.
— Борьба есть борьба.
— Разумеется. Однако смотря во имя чего идет бой и приносятся жертвы. Хорошо, — вдруг приблизился, повернулся лицом к нему Лопатин, — вы считаете, что Россия подготовлена к социалистической революции? Россия с ее нынешним экономическим развитием, общественным укладом?..
Кравчинский молчал.
— Вы четко видите ее будущее? — продолжал Герман. — Можете определить пути, которыми она пойдет дальше?
— Правду говоря, — в раздумье сказал Сергей, — недостаточно четко...
— Странно, — развел руками Лопатин. — Как же вы в таком случае...
— Для того, чтобы завтра жить, — прервал его Сергей, — мне не нужно сегодня ломать голову над тем, какой ногой я завтра ступлю и вообще как ступать. Это решается само собой. Народ свалит ненавистный эксплуататорский строй, народ же и решит, как ему поступать и жить дальше. Все в его руках. И никакое сегодняшнее наше агитаторство не принесет столько пользы, сколько даст убийство деспота. Убрать одного, второго, третьего, а четвертый вынужден будет задуматься.
— Вы неисправимый бакунист, Сергей, — сказал Лопатин, — мне жаль и вас, и ваших усилий.
— Зачем жалеть о том, чем мы не располагаем?
— Русское революционное движение разгромлено, — продолжал Лопатин. — И вместо того, чтобы взяться за пополнение поредевших рядов, вы идете на новый риск, на еще больший провал.
— Мы будем пополнять эти ряды не словами, а делом, личным примером, — мягко возразил Кравчинский. — Делом прежде всего. Пусть все видят, на что мы способны, кого мы защищаем, и пусть либо примыкают к нам, либо идут прочь своей дорогой.
— Это хорошо, даже похвально, что вы так убеждены в правоте своего дела. Но жаль, жаль...
Вошел Станюкович, отлучавшийся по делам, пригласил обедать. «Интересно, что бы он сказал, узнав о моем решении убить Мезенцева? — мысленно продолжал спор Кравчинский. — Вероятно, принял бы все меры, чтобы предотвратить акцию. Наверняка...»
Мезенцева не было немногим более недели, и Сергей как будто успокоился. Видимо, определенное влияние оказала на него и беседа с Лопатиным. Не то чтобы он отрекся от своего замысла, просто появилось время еще и еще подумать, взвесить. Но чем больше раздумывал, убежденность в собственной правоте брала верх. Агитаторство, пропаганда — это хорошо, но без пули и бомбы настоящего дела не выйдет, не получится. Тиранов надо уничтожать — всех, сколько бы их ни существовало, ни рождалось, ни сменялось. Это самое впечатляющее — и для них, палачей, и для народа. Массы любят отвагу, действие, риск... Это прекрасно понимали Бакунин и Гарибальди... Странно, что этого сторонится Лопатин. Да и Плеханов... Понятно, террор не самоцель, не панацея от всех бед. Здесь нужно единство слова и дела. Надо брать и этим, и тем...
Размышления ни к чему новому не приводили, и, устав от них, Кравчинский искал какого-нибудь иного занятия. Не хотелось встречаться ни со своими постоянными по «княжескому» виду собеседниками, ни с товарищами — они непременно будут продолжать те же разговоры, давать советы, чего он терпеть не может.
Вот по ком он действительно соскучился, это по Фанни. Они давно не виделись, пожалуй, несколько дней. Как же он мог допустить такое?! Ведь она приходила к нему не ради обычного дела, она любит... Это Лопатин отвлек его внимание... И еще неудачи... Даже перед нею, Фанни, неловко: столько разговоров, порывов, а Мезенцев до сих пор цел и невредим... к Личкусам Сергей приехал взволнованный.
— Что-то случилось? — с тревогой в голосе спросила Фанни.
— К сожалению, ничего.
— Ты так взволнован.
— Приехал Лопатин — я о нем тебе говорил, помнишь? — и этот отговаривает. Мало того, что я ничего не сделал, не совершил, но появились уже адвокаты, защитники... Лопатин, Плеханов... Да и Морозов недалеко от них ушел.
— Николай за тебя пойдет в огонь и воду. Напрасно ты так, Сергей.
— Знаю, но, видишь ли, сейчас и он против.
— Сейчас, возможно, и не время...
Он вскинул на нее не весьма приязненный взгляд, и Фанни умолкла.
— Будет так, как решено, — твердо сказал, — чего бы это мне ни стоило.
Небольшая, скромно меблированная — девичья — комната сплошь залита солнцем. Солнце уже вышло из зенита, лучи его льются в окна. Саша, сестра, ушла, мать хлопочет по хозяйству, и они могут свободно говорить обо всем. Сергею не сидится, весь он какой-то взвихренный, вздыбленный, часто забывается в каких-то своих размышлениях, но, встретившись взглядом с большими глазами девушки, сдерживается, добреет.
— А если... — не решается сказать Фанни, — если случится непоправимое... что тогда, Сережа?
— Я не хуже и не лучше других, — уклонился от прямого ответа.
— А что будет со мною, ты над этим думал?
— Думал, милая, думал, — обнял ее, легкую, трепетную, нежную, — только знаешь что — пуля, которая меня поразит, еще не отлита.
— Тебе шутки, а я, Сергей, ты это знаешь... я не переживу... — Глаза ее покраснели, голос задрожал.
— Ну вот, — развел руками Кравчинский, — этого только сейчас не хватало. Не терплю, не выношу слез. Зачем хоронить раньше времени? Еще
