Второй эпизод случился вчера вечером. Мистер Пайк не говорит ничего, хотя знает настроение команды. Я наблюдаю за ним с некоторых пор – с самого дня смерти Маринковича, и я уверен, что мистер Пайк теперь никогда не отваживается выйти на главную палубу после наступления темноты. Но он все-таки держит язык за зубами, никому ничего не поверяет и ведет тяжелую гибельную игру как свое обычное повседневное дело, само собою разумеющееся.
Так вот в чем заключался эпизод. Вчера, вскоре после окончания второй послеполуденной вахты, я отправился на бак к цыплятам с поручением от Маргарет. Я должен был убедиться в том, что буфетчик выполнил ее приказание. Парусиновая покрышка курятника должна была быть спущена, вентилятор установлен, и керосиновая печка зажжена. Когда я убедился в исполнительности буфетчика и уже собирался вернуться на корму, меня остановили крики пингвинов в темноте и несомненный шум фонтана, выбрасываемого китом невдалеке от нашего судна.
Я пробрался вокруг конца левой шлюпки и стоял там, совершенно скрытый темнотой, когда услышал знакомое старческое шарканье ног старшего помощника, шедшего с кормы по мостику. Ночь была звездная, и «Эльсинора» гладко и степенно шла по воде со скоростью восьми узлов.
Мистер Пайк остановился у переднего конца рубки и стоял, прислушиваясь. Снизу, с главной палубы, от люка номер второй доносились голоса трех висельников – Кида Твиста, Нози Мёрфи и Берта Райна. Но там находился также Стив Робертс, ковбой, и мистер Меллер, которые принадлежали к другой вахте и должны были бы спать внизу, так как в полночь наступала их очередь нести вахту наверху. Особенно непонятным было присутствие мистера Меллера, принимая во внимание дружескую беседу с командой, – в высшей степени непростительное нарушение судового этикета.
Я всегда грешил любопытством. Я всегда желал все знать, а на «Эльсиноре» я был уже свидетелем многих маленьких сценок, которые являлись зародышем драмы. Поэтому я не показался, а, наоборот, притаился за шлюпкой.
Прошло пять минут. Прошло десять минут. Люди все еще разговаривали. Меня изводили крики пингвинов и огромный кит, игравший и подплывавший так близко, что в него мог долететь брошенный с палубы сухарь. Я видел, как мистер Пайк обернулся на шум; он посмотрел прямо в мою сторону, но меня не увидел. Затем он снова стал прислушиваться к доносившимся снизу голосам.
Я не знаю, попал ли туда Муллиган Джекобс случайно, или же он преднамеренно вышел на разведку. Я просто рассказываю, что произошло. По стенке средней рубки спускается трап. И по этому трапу Муллиган Джекобс вскарабкался так бесшумно, что я не подозревал его присутствия, пока не услышал, как мистер Пайк прорычал:
– Какого черта ты здесь делаешь?
Тогда я различил в темноте Муллигана Джекобса, стоявшего в двух метрах от старшего помощника.
Голоса внизу умолкли. Я знал, что там каждый человек внимательно слушал. Нет, философы еще не разгадали Муллигана Джекобса. В нем есть нечто большее, нежели то, что сказало даже последнее слово какой бы то ни было науки. Он стоял в темноте – хрупкое создание с искривлением позвоночника, один лицом к лицу с первым помощником и не испытывал страха.
Мистер Пайк обругал его ужасными неповторяемыми словами, затем снова спросил, что он здесь делает.
– Я оставил здесь свой табак, когда в последний раз укладывал канаты, – ответил маленький искривленный человечек. Нет, он это не сказал, он это выплюнул, как яд.
– Вон отсюда, или я вышвырну тебя вместе с твоим табаком! – разбушевался мистер Пайк.
Муллиган Джекобс придвинулся к нему еще ближе и в темноте закачался перед его лицом в такт судовой качке.
– Черт возьми, Джекобс! – только и мог выговорить помощник.
– Старое животное! – только и мог произнести ему в лицо ужасный маленький калека.
Мистер Пайк схватил его за шиворот и поднял в воздух.
– Ты сойдешь вниз? Или я сброшу тебя? – закричал помощник.
Я не могу описать их тон. Это был какой-то рев диких зверей.
– Но я еще не пробовал вашего кулака, а? – послышался ответ.
Мистер Пайк попытался что-то сказать, все еще держа калеку в воздухе, но только задохнулся в бессильной ярости.
– Вы старое животное, старое животное, старое животное, – повторял Муллиган Джекобс, бессвязно и тупо от зверской злобы.
– Скажи это еще раз, и ты полетишь вниз, – удалось произнести помощнику сдавленным голосом.
– Старое животное, – с трудом выговорил Муллиган Джекобс.
И был сброшен. Сначала взлетел от силы размаха вверх и в то время как взлетал и падал, в темноте повторял:
– Старое животное! Старое животное!
Он упал среди стоявших у люка номер второй людей, и там произошла суматоха, оттуда донеслись стоны.
Мистер Пайк зашагал взад и вперед по узкому мостику, скрипя зубами. Потом он остановился. Он положил руки на перила мостика, опустил голову на руки, постоял так с минуту, потом застонал:
– Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой!
И это было все. Потом он пошел на корму, волоча ноги по мостику.
Глава XXXIII
Дни становятся серыми. Солнце утратило свою теплоту, и каждый раз, в полдень, оно стоит все ниже на северном небе. Все старые звезды давно исчезли, и кажется, будто солнце собирается последовать за ними. Мир – единственный известный мне мир – остался далеко позади на севере, и между ним и нами лежит полушарие. Этот унылый и пустынный океан, холодный и серый, является окончанием всего, тем местом, где все перестает существовать. Он только становится все серее и холоднее, и пингвины кричат по ночам, и огромные земноводные стонут в воде, и крупные альбатросы, посеревшие от войны со штормами Горна, кружатся и вертятся, кружатся и вертятся над ними.
«Земля»! – раздался вчера утром крик. Я вздрогнул, взглянув на эту первую землю, встреченную с тех пор, как несколько столетий тому назад покинул Балтимору. Солнца не было, утро было сырое и холодное, с резким ветром, пробиравшимся под любую одежду. Термометр на палубе показывал тридцать градусов по Фаренгейту, то есть на два градуса ниже точки замерзания, и время от времени налетали легкие снежные шквалы.
Вся видимая земля была покрыта снегом. Длинные невысокие цепи скал, покрытых снегом, поднимались из океана. Приблизившись, мы не обнаружили никаких признаков жизни. Это была пустынная, дикая, мрачная, покинутая земля. Около одиннадцати часов на высоте пролива Ле-Мэр шквалы прекратились, ветер стал ровнее и начался прилив в ту сторону, в которую мы хотели идти.
Капитан Уэст не колебался. Он отдавал приказания мистеру Пайку быстро и спокойно. Рулевой изменил курс, и обе вахты бросились наверх, чтобы ставить паруса. А между тем, капитану Уэсту хорошо был известен риск, который он брал на себя, вводя свое судно в это кладбище судов.
