Вот так оно и случилось. Все трое смотрели друг на друга с виноватыми полуулыбка и молчали. Ничего им говорить. Бригады нет. За час были выбиты, сожжено, разбито более полутора сотни танков. А они все вместе так и не смогли увидеть и убить хотя бы одного врага ...
***
А на войне, как на войне, а на войне как на войне,
меня убьют в неведомой сторонке.
И мать моя заплачет обо мне,
в тот самый миг, Еще до похоронки ...
Первый батальон сто тринадцатой стрелкового полка тридцать восьмой стрелковой дивизии шел на войну. Дивизия, в которой старший сержант Тулупов был командиром третьего взвода первой роты, была сформирована всего за какие шесть недель до войны. Командовать взводом старший сержант Тулупов стал случайно. Лейтенант, выпущенный месяц назад из училища, накануне попал в госпиталь с острым приступом аппендицита. И старший сержант, кроме своего желания, стал исполнял его обязанности.
Любая война начинается с дороги. Сначала с дороги, что ею гримкотять в теплушках по восемь человек на каждые нарах, посреди вагона - раскаленная печка, брызжущий огненными искрами, и те искры летают над эшелоном, демаскируя его ночью. С короткими остановками, с тоненьким яства, выдаваемый почему-то всегда посреди ночи, - не протерев глаз, достаешь ложку и отхлебывает безвкусно полутеплых затирку. А остается позади железная дорога, и уже жалеешь за ней, потому что там тебе было тепло, потому что не шагал ножками, а лежал лежнем на нарах, покуривая, и война была от тебя еще ох как далеко!
И тогда начинается вторая дорога, к передовой. А тут война бьет и колотит уже совсем рядом, напоминает о себе воронками от бомб и снарядов, сожженными домами и разбитыми машинами на обочинах дорог.
Фронт не очень далеко продвинулся на чужую, вражескую территорию. Граница Украина батальон пересек поздним вечером и за два часа марша с одним привалом около полуночи подошли к переднему краю. Вот тут и увидели фронтовое небо во всей его красоте и волшебной моторошности. Красными, зелеными, белыми пунктирами рассекает его трассирующие пули, голубым огнем загорается горизонт, а он сбоку багрово разгорается пожар ... Вдали долго бьют залпами большие калибры, потом жутко распевают реактивные минометы, и их грозная эхо потрясает землю, пока не замирает ...
Жадно смотрит батальон на эту иллюминацию - очень все интересно. И усталость прошла, как магнитом тянет к себе передовая. И думают все - вот вернут вдруг их обратно, в тыл, почувствуют они разочарование. Да как же пройти мимо и не попробовать, не узнать, что это такое - война? Но невозможно же это никак!
И тут раздается странный непонятна для людей команда - отдать старшинам свои вещевые мешки, в которых все незамысловатое солдатское зерна: перемена белья, полотенце, портянки запасные, мыло, бритва, бумага для писем, ножичек и газетка, у кого и несколько сухариков сэкономленных. Небогатое имущество, все для дела, для жизни необходимое, а, главное, нетрудно совсем. Не мешки же оттягивают руки и шеи. Оттягивают пояс итоги с магазинами к СВТ и гранатами, противогазами, каски тоже давят на голову. Какой в этом смысл и необходимость?
Дважды возвращались обратно, и все же около полуночи вышли в большой деревни. Начальство дорогу, наверное, не очень хорошо знает - останавливается батальон часто и стоит подолгу, пока они там по карте сверяют ... Тогда опять раздается команда и взводы отправляются, с опаской вглядываются в ночную тьму. За час все же добираются до изувеченного, сожженного артиллерией села, стоявшего край большой дороги, Большак ... Они рассматривают село, разруху эту страшную ... Воронки здесь свежие, крупные. Видимо, тяжелая артиллерия поработала. На крыше полусгоревшие сарая - железное панцирное кровать, дугой скручены, заброшенное взрывной волной. Другой дом стоит с разваленной стеной, словно декорации какого ужасного спектакля ...
Ротный объявляет третьего взвода привал, приказывает ждать тылы батальона, которые отстали и оставляет неизвестно где. Бойцы с облегчением падают прямо на обочине, вымотаны этим ночным маршем - третий взвод лучший во всем полку, а, значит, первая затычка в любую дырку. Старший сержант Тулупов обходит свой взвод ... Лежат по двое, по трое, небритые, дремлют ... Лишь месяц знает их старший сержант, за такой короткий срок не чужими стали бойцы ему. Но особенно сплотил взвод трехсуточный марш на войну. Злютував их тем, что будет завтра, и тем, что будет послезавтра, всеми теми днями, которые - сколько кому суждено - придется пробыть на передовой.
Привал затягивается. Тулупов ежится от недоброго предчувствия, в грудь будто кол кто забил - и больно, и трудно дышать ... Уже третий час тянется ожидания - нет ни хозяйственного взвода, ни медиков. Звуки передовой здесь громче и явственнее. Издалека они сливались и смешивались с другими, доносились сплошным фоном, а здесь - вот пулемет зататакав, вот над головами снаряд прошелестел, вот мина противно провила и глухо в стороне ... И ракеты уже можно различить. Не сплошное марево, а каждая отдельно, они освещают людей блеклым, нездешним светом ... Все воспринимается на слух и на глаз слишком внимательно - может, это последнее, что заберет с собой их память.
Наконец связной от ротного! Тулупов происходит по связным через село.
Комбат капитан Чернов собирает ротных и взводных командиров на своем КП - подвале разбитого дома на краю села. Глаза у комбата белые и какие затуманены - выпил, кажется, рюмку для бодрости, красивое лицо с орлиным носом осунулось и легли морщины возле тонкого рта. Он сообщает, что на рассвете батальон должен заменить действующее здесь часть и занять исходные позиции. Показывает на карте, которой рту где расположиться. Напоминает, что нужно окопаться, потому окопов на передовой нет (вот так-так!), Не успели, мол, выкопать. Потом с трудом, цедя слова, говорит, что сведений о противнике мало, почти нет о противнике сведений, и что данные, пожалуй, о нем придется самим добывать. Комбат явно намекал на возможную разведку боем, а что это такое, каждый из командиров себе представлял, хотя и не воевал. Хорошо, когда одной ротой обойдется. Хуже, когда придется всем батальоном. Но противник не дурак, поймет, что это разведка и не станет открывать огонь из всех своих огневых точек, расстреляет роты из пулеметов и минометов.
... Ротный обещает прислать проводника и исчезает в темноте, а сержант возвращается к своему взводу.
Взвод стоит на том же Большак, ждет своего командира, матерится уже вслух - сначала ругали его мысленно - ночь прозоришае, исчезает. Надо идти, а куда - никто не знает, ракеты вплоть шипят вокруг и не понять, где передовая. Облачное небо светлеет и все понимают - на передовую нужно выйти на рассвете, тайком, и отсутствие командира и какого движения волнует людей и злит. Ругаются бойцы, поминая бога-мать, и, плюнув на страх и близость передовой, не выдерживают и начинают покуривать, пряча в рукава шинелей предательские огоньки самокруток. С куревом сейчас хорошо, всем выдали двойную норму махорки, вместе с сухим пайком, хватит на два дня. Ругаются командиры отделений. Когда появился старший сержант, окружили его - надо идти, нельзя ждать больше! А куда идти неизвестно - проводника нет!
- Взвод! Слушай мою команду! - Командует Тулупов и ведет взвод в направлении, которое сам определил.
По лощине тянутся в тыл раненые, в кровавых бинтах, хромая. Настроение у раненых совсем не бодрое. Один остановился, попросил закурить. Председатель в чалме из бинтов, рукав гимнастерки отрезан, правая рука в повязке висит на лямке из бинта, перекинутой через шею.
- Разве их вышибешь ... - Ответил на вопрос, что там впереди. Командир его взвода был расторгнут миной, из четырех командиров отделений двое убиты, один тяжело ранен и лежит сейчас там, где ранили, истекает кровью. И вынести невозможно, двое попытались, полезли - убило. Взводом командует младший сержант, но какой это взвод - одно название, из пятидесяти четырех бойцов осталось десять - двенадцать.
- Я их, хохлов-то, по правде сказать, и не видел глазами - по щелям сидят. Мы в открытую премьер, а они только из пулеметов татакают. У них там дот на Доте, Все пристреляно, одной проволоки сколько понатянуто! Только кто подымется - сразу со всех сторон: и-и-и ... Так секут - даже трава и та, как под косой ложится. Надо их танками давит, а то нас одних пустили, пехоту. Что я против их дотов этим вот самопалом сделаю? Все равно, что коровье гамно в них бросать ... - Солдат со злостью пнул свою СВТ. Маленькие его глазки в воспаленных безбровым веках, после всего, что пришлось его увидеть на поле боя, смотрели на мир мутно, бессмысленно, диковато.
